Анджело Майорано смотрел на пробуждающийся лагерь. «Обманула, ведьма! Спят, как же!» Картина, представшая перед глазами Мултазим Иблиса, действительно не слишком соответствовала тому, что обещала Мафраз. Лагерь уныло просыпался. То здесь, то там показывались какие-то шатающиеся фигуры, дико озирающиеся по сторонам, будто не очень соображая, где и почему они находятся.

«Да уж, тут к шатру не пройти, наверняка окликнут. А прорубаться через целое войско — глупее ничего и придумать нельзя». Анджело Майорано оглянулся. Чуть в стороне, еще более темный, чем окружающая темень, виднелся лес, откуда-то слышалось ржание, должно быть, переговаривались между собой, обсуждая виды на овес, выгнанные в ночное кони.

«Сейчас бы самое время бежать, — подумалось старому пирату. — Знать бы только, правда ли эта шайтанская кобра намешала мне адского зелья в просяную бурду или же снова ложь. И все ж рисковать не стоит!»

Капитан «Шершня» постарался вспомнить, отличалась ли на вкус вчерашняя похлебка от нынешней. «Господи, разве было у этого мерзкого варева вообще что-либо, похожее на вкус?!» К тому же Майорано не раз слышал, что восточные умельцы весьма преуспели в составлении ядов, о наличии которых не догадаешься, даже будь они добавлены в чистую воду. «Не стоит рисковать, — еще раз подумал он и тут же одернул себя. — Как же не рисковать? Неужто напасть на шатер Великого князя русов — меньший риск?» «Не меньший, — тут же ответил в глубине души какой-то другой голос, очень знакомый. Точно с нынешним капитаном „Шершня“ беседовал юный сын несчастного Франческо Майорано, сгинувшего в шторм на своей рыбачьей лодке. — Но одно дело погибнуть с оружием в руках, совсем другое — словно бродячий пес, подавившись куском отравленного мяса».

При упоминании о мясе у него опять забурлило в животе и очень захотелось перерезать еще кому- нибудь горло. «Что за бред? — оборвал он себя. — Погибнуть с оружием в руках. Эти глупости хороши для благородных недоумков вроде чертова графа. А я должен победить и остаться живым! Обманула ведьма или нет? — вновь дамокловым мечом навис у него над головой безответный вопрос. — Что же делать?»

Издали опять раздалось тихое ржание. «А что если?..» Губы Мултазим Иблиса сложились в злорадную ухмылку. «Пожалуй, это может пройти».

За многие дни, а вернее, ночи путешествия от Киева к Светлояр-озеру среди новиков утвердилось однозначное мнение, что Федюня Кочедыжник, заморского витязя юнак, как есть всамделишный колдун. Стоило ему пойти с прочими в ночное да что-то пошептать у самой земли, а затем обойти табун кругом три раза, и хоть всю ночь дрыхни — никакого ущерба не будет. Ни кони тебе не разбредутся, ни лютый зверь добычу не учует.

А и такое было, что вроде как намерится какой скакун поноровистее за препону выскочить, домчит, сломя голову, до невидимой черты, Федюниными ногами натоптанной, и вдруг как по мановению волшебной палочки станет как вкопанный и давай озираться недоуменно, как будто стена пред ним вдруг из ниоткуда выросла. А потом слышится под ногами конскими тихое шипение, ни дать ни взять змеиное, и тут же аргамак, словно ужаленный, срывается с места и галопом вскачь обратно к табуну несется.

В ту ночь у озера Федюня вновь дежурил в ночном. И когда друзья-приятели его, искупав коней и отгорланив молодецких песен, завалились на боковую, он, отчего-то пробираемый неясной дрожью, спустился к самой кромке берега и, устроившись близ озерной воды, начал шептать свои чародейские словеса не иначе как водяному на ухо.

Никто и любопытствовать не стал, с какими духами он разговор ведет, а уж тем паче о чем. И сам он сидел, глядя в черную безлунной ночью, чуть плещущуюся воду, будто бы забывшись. Так и не услышал тихого шага вблизи. А когда услышал — поздно было. Сомкнулась у него на плече железная пятерня, вторая ухватила за горло, не давая и пискнуть.

— А ну тихо, поскребыш!

Федюня с ужасом разглядел прямо перед собою хладные глаза фряжского кормчего. Малец, как уж смог, кивнул. Красовавшийся на Анджело Майорано шлем, плащ, кольчуга не оставляли сомнений в том, что вольная его воля кому-то очень дорого стоила.

— Я знал, что ты где-то тут. По твоему слову кони здесь толкутся и с места не идут?

Федюня опять кивнул.

— Снимай заклятие, тварь худородная, а не то я тебе глотку перережу.

В тот же миг Анджело Майорано почувствовал, как под твердыми, словно абордажные крючья пальцами, сжимающими горло мальчишки, прокатывается тугой комок, и радостно отметил, что умирать за чужих коней Федюня, кажется, вовсе не намерен. Он разжал руки, давая воздуху проникнуть в легкие подростка, и вытянул из-за пояса кинжал.

— Только посмей крикнуть!

Федюня резко замотал головой и припал к земле, нашептывая что-то себе под нос. Дону Анджело пришлось наклониться, удерживая мальчишку за плечо, но подобные мелочи его не смущали. Он уже ясно представлял, как подхлестываемый Федюниным словом взъяренный табун, не разбирая дороги, помчит через пробуждающийся лагерь, сметая все на своем пути. А посреди табуна в непроглядной-то ночи и ему укрыться будет несложно. Ну а скакунам, мчащим куда глаза переполошные глядят, без разницы, степь ли перед ними широкая или великокняжий шатер.

— Давай, давай быстрее! — поторопил Анджело.

Мальчишка чуть приподнялся, точно собираясь оставить лбом отметину на грунте, выставил молитвенным жестом руки вперед и… резко ушел в кувырок, срывая захват.

— Ах ты!.. — вскрикнул Анджело Майорано, выкидывая вперед вооруженную руку.

Но тщетно — Федюня вьюном ушел под клинок и, опрометью метнувшись к берегу, прыгнул в воду, крича во все горло:

— Майорано! Майорано!

— Проклятие! — Мултазим Иблис заскрежетал зубами и бросился к лесу.

От ближних шатров, привлеченные криками, в сторону выпаса двигались какие-то фигуры.

«Господь моя защита! — крутилось у него в голове. — Обманула ведьма, как есть обманула, не было в еде отравы! Точно не было, иншалла![68]»

В этот вечер солнце взошло в судьбе турмарха Херсонеса Симеона Гавраса! Причем взошло оно с наступлением темноты и прямо в шатре сына архонта. Блистательная севаста, должно быть, терзаясь непонятной грубым мужланам хандрой из-за невыносимо долгих странствий, соизволила посетить походное обиталище соотечественника, дабы скоротать время за неспешной беседой.

Тому были веские причины. Как заметила во время очередной вечерней трапезы Никотея, Симеон Гаврас и не притронулся к приправленному опием вину. А значит, следовало до минимума свести возможность того, что, привлеченный каким-либо нечаянным шумом, турмарх примчится с мечом наголо в