Как обычно, ближе к вечеру, когда привал обещал отдых после долгого дня пути, все многочисленные участники похода разместились вкруг костров, спеша разбить шатры, приготовить ужин и отойти ко сну сытыми и довольными, дабы поутру вновь пуститься в дорогу во исполнение непреклонной княжьей воли.

Для самого Великого князя, его ближних и вельмочтимых гостей, когда позволяла погода, выставлялись длинные столы покоем, за которыми не зазорно было бы пировать и в княжьем тереме. Поверх вечернего пиршества натягивался обширный навес, смахивающий на купол цирка-шапито. Внутри его прыгали и кувыркались плясуны, голосили задорные припевки скоморохи, а под конец трапезы, когда съеденное и выпитое уже изрядно давало о себе знать, заводили бесконечные песни гусляры, повествуя о великих подвигах Ильи Муромца и побратима его Добрыни Никитича, о великане Святогоре, которого и земля снести не могла, и торговом госте Садко, ходившем в подводное царство радовать напевами самого морского владыку.

Лучезарная севаста Никотея, высокородный сын херсонесского архонта Симеон Гаврас, а с ними и сородич короля сицилийского числились среди тех, кто бы зван ежевечерне к великокняжеской трапезе. Правда, в отличие от большинства самозабвенно бражничающих гостей, он старался не наедаться, а уж тем паче не напиваться на ночь. Но тут уж, как говорится, своя рука владыка. Все это вызывало определенное удивление меж иных гостей, но не кормить же витязя силком, точно дитя малое.

В тот вечер у Вальдара Камдила был отменный аппетит. Он шутил, смеялся проделкам разухабистых скоморохов, размахивал руками, как, впрочем, и все иные вокруг. И так же, как они, объев кость и высосав из нее мозг, кидал под стол обглоданные костомахи.

Никто не заметил, да и некому было заметить, как оказался в первой из них свернутый кусочек пергамента. Никто также не заметил, как бродивший у стола черный пес, один из многих, ожидавших подачки, молнией бросился к внезапно образовавшейся добыче и, ухватив ее едва ли не на лету, устремился прочь от стола. Никто не услышал, как служка, наполняющий чару рыцаря, шепнул ему почти в самое ухо: «Гляди левее!» И уж кому какое дело было до того, куда с этого мгновения смотрел Вальтарэ Камдель!

Гораздо больше занимали присутствующих шутки, кувырки да напевы, раздававшиеся меж столов. И потому никто из собравшихся не заметил или не обратил внимания, как прочертили небо одна за другой три стрелы, три колеблющихся огонька в почти сгустившихся ночных сумерках.

— Горит! — крикнул Вальтарэ Камдель, вскакивая и бросаясь через стол в ту сторону, где вдруг, точно по мановению волшебной палочки вздернулся к небу язык пламени. — За мной!

— Пожар! Туши! Лови! Горит! — раздалось вокруг.

С упорством игрока в американский футбол, схватившего мяч и не замечающего ничего на своем пути, «родственник сицилийского короля» мчался через лагерь, сбивая кого-то с ног, перепрыгивая через лежащие у костров седла, ныряя под чьи-то руки… Его варанги мчали перед ним, тараном пробивая дорогу командиру. В одно мгновение он было почувствовал, как твердая, привыкшая к веслу и мечу рука клещами схватила его за плечо. Но в тот же миг захват ослаб.

— Шо ты вцепился в него, как в родного? — раздался за спиной голос Лиса. — Огнетушитель хватай!

— Какой такой тушитель?

— Пенный, дубина стоеросовая!

— Так ить нету!

— Пропил, скотина? Ужо доложу князю!

Продолжения разговора Камдил не слышал. Прорвавшись сквозь занятую тушением горящей крыши стражу, он живым снарядом ударил по двери, срывая ее с петель. Плечо немедля отозвалось острой болью, но Вальдару было не до того. Он оглянулся, стараясь не пропустить впотьмах чего-нибудь важного. Но ничто важное не предстало взору рыцаря.

Первые христиане вполне могли бы одобрить скромное внутреннее убранство молельни, когда бы здесь нашелся хотя бы один крест, икона или же какой-никакой предмет церковной утвари. Посреди лишенного окон деревянного сруба на простом, сделанном, должно быть, из дубового комеля возвышении стоял небольшой шатерок, в котором, точно забытое после одинокой трапезы, красовалось пустое серебряное