— А ничего. Ничего оно не подсказывает. От пули никакая охрана не защитит. Ты знаешь. Я знаю. Все знают. А от дуры защитит.

— От какой дуры?

— От обычной. От купленной дуры. Подойдёт к тебе истеричная баба, начнёт орать. Украл, ограбил, всех убил, войну в Чечне затеял, президента своего ставишь… А потом возьмёт и плюнет тебе в лицо. Кругом, между прочим, телекамеры. Ты что будешь делать? Вытираться? Или тоже в неё плюнешь? Вот за этим охрана и нужна. Чтобы к тебе на расстояние плевка никто не подошёл. Теперь понял?

Платон расхохотался.

— Слушай, всё-таки потрясающая страна. Мы же сами себя из болота тащим. Всю страну. За волосы, как барон Мюнхгаузен. А нам в лицо плюют. Специально для такого случая охрану выставляем. Смешно?

— Знаешь, что я тебе скажу? Не смешно. Вот мне почему-то не смешно.

— Ну и чёрт с ним! Давай свою охрану. Только чтобы не слишком маячили.

Жизнь и вправду покорно следовала за богатым воображением Ларри. На очередной встрече с населением к трибуне, на которой стоял Платон, прорвалась женщина с запиской, стала размахивать ею в воздухе, стараясь дотянуться до оратора. Потом беспомощно обернулась к залу, отыскивая кого-то глазами. Обнаружила не видимый никому контакт, швырнула ненужную бумажку на замызганный пол, повернулась к сцене спиной и завопила хорошо поставленным голосом:

— Зачем ты сюда приехал? Зачем? За твои проклятые деньги убивают наших братьев! Где ты — там война и кровь! Убирайся в Москву, пощади наших мужчин и детей!

Откричав положенное, снова взглянула на трибуну, где стоял бледный Платон, измерила расстояние, плюнула на пол и с достоинством удалилась по направлению к двери с зелёной табличкой «Выход».

Платон среагировал немедленно.

— Давайте вот что сделаем, — сказал он, стараясь перекрыть поднявшийся шум. — Я, конечно же, сейчас уйду. Только не потому, что так хочет эта женщина, а если так скажете вы все. Давайте проголосуем. — На мгновение он замялся и поднял глаза к потолку. — Чтобы было проще посчитать… Кто за то, чтобы наш сегодняшний разговор продолжился?

Взметнулся лес рук. Платон взглянул в зал, уткнулся взглядом в Ларри и кивнул головой:

— Значит, продолжим.

Но сразу вернуться к ответам на многочисленные вопросы не удалось. Один за другим вставали люди, говорили про неслыханное нарушение обычаев кавказского гостеприимства, просили забыть нанесённое оскорбление.

Происходило это вовсе не потому, что испарилась неприязнь и даже ненависть к московскому визитёру, закулисному кукловоду и королю неведомо как нажитых капиталов — просто было интересно увидеть живьём демона современной политической сцены, задать вопрос с подковыркой и посмотреть, как станет выкручиваться крёстный отец кремлёвской мафии.

А вопросов с подковыркой заготовили много. Папа Гриша позаботился, чтобы темы для разговоров не иссякали.

Специально изготовленный для территории стотысячный тираж «Московского комсомольца», целиком посвящённый истории создания и возвышения «Инфокара», за ночь развезли, расклеили и разбросали во всех населённых пунктах, подготовив народ к общению с московским олигархом. И сейчас у половины собравшихся на коленях лежали газеты.

— Вот в газетах пишут, — настойчиво добивались из зала, — как вы сколотили начальное состояние… Что вы женскими трусами торговали…

— И ещё вениками, — добавляли сзади. — Про веники расскажите, уважаемый Платон Михайлович. У нас тут богатое лесное хозяйство… Может, и нам повезёт, тоже разбогатеем.

— Про президентские выборы расскажите, — требовал мощный бас, — про Ельцина в девяносто шестом… Я вот тут слышал, что вы сначала Лебедю пообещали, что он станет президентом, а потом его кинули. Потому что он сказал, что разберётся с коррупцией, а вам это совсем невыгодно. А нас вы тоже можете кинуть?

Платон чёркал на клочках бумаги закорючки, чтобы не упустить чего-нибудь важного, дожидался перерыва в потоке вопросов и начинал отвечать. Кое-кто из задающих вопросы уже вплотную приблизился к стене, за которую нельзя было заходить, потому что там все ещё варилось и булькало нечто, известное только пяти-шести посвящённым. Но для себя Платон решил, что будет отвечать с максимально возможной откровенностью.

— Девяносто шестой… Хорошо. Я отвечу. Тогда собрались все представители крупного капитала. Мы очень откровенно говорили. Тогда перед страной — и перед нами — стоял совершенно понятный выбор. Совершенно понятный. Есть две силы — коммунисты и Ельцин. Если побеждают коммунисты, нам и нашим капиталам в России делать нечего. Мы могли бы — каждый из нас — нормально жить и зарабатывать в любой стране. Никто бы не помешал. Но у нас тогда было единое мнение — что и мы и наши деньги должны быть здесь. Поэтому мы тогда выбрали Ельцина. И мы сделали для этого всё возможное. Что касается Лебедя… У него тоже был очевидный выбор. Он мог пойти на выборы вместе с коммунистами. А мог пойти самостоятельно, со своей программой. В этом случае он фактически выступал в связке с Борисом Николаевичем. Ведь очень многие люди проголосовали бы за Зюганова только потому, что не хотели голосовать за Ельцина, а альтернативы не было. Лебедь дал им эту альтернативу. Поэтому я и говорю: его никто не обманывал. У меня был с ним длинный разговор, когда он ещё не принял решения. Я сказал — у вас нет шансов. Но ситуация вот такая. Если вы выдвигаетесь самостоятельно, то вы делаете президентом Ельцина. Если не выдвигаетесь, делаете президентом Зюганова. Вот и решайте. Через час он позвонил и сказал — я выдвигаю свою кандидатуру в президенты. Так. Это я ответил. Вот тут ещё… «Вы сказали, что у вас три жены…» Нет. Я сказал, что был трижды женат и у меня шестеро детей. Сейчас не женат. «Не хотите ли, чтобы вашей четвёртой женой стала красивая молодая черкешенка?» Тут я просто скажу. В любви, как и в политике, есть одно главное правило — никогда не говори «никогда».

— А я тогда ещё спрошу. Может, вам просто хочется за верёвочки из-за кулис дёргать? Ведь Рогов работал у вас в «Инфокаре». В газете… Вот вы нас уговариваете, что он будет хорошим президентом. Мы за него проголосуем, а окажется, что мы не его выбрали, а вас.

— А я никого не уговариваю. Я не знаю, каким он будет президентом, хорошим или плохим. Я его неплохо знаю лично. Вы правильно сказали — он довольно долго работал в моей компании. Потом ушёл, потому что у нас обнаружились серьёзные разногласия. Так вот. У него есть один очень серьёзный недостаток, и вы об этом должны знать. Я убеждён, что он неважный стратег. Но я считаю, что он обучаем. Борис Николаевич, кстати, тоже был плохим стратегом, но, в силу своего характера, необучаемым. И есть одно достоинство, для меня определяющее. Рогов — убеждённый реформатор. Он будет реально продвигать реформы.

Зал зашумел. Откуда-то сзади выкрикнули:

— Если сейчас старику на выбор предложить — кусок хлеба или таблетку, он таблетку выберет. Куда дальше-то продвигать? У тебя, вот тут пишут, миллиардов пять есть, не хочешь людям вернуть?

Эту реплику Платон слышал многократно, всегда старался отвечать — и постоянно неудачно. Передел собственности никогда не бывает справедливым — понятно. Да, у него много денег, очень много. Таковы издержки процесса. С таким же успехом эти деньги могли попасть и к кому-то другому, которому и нужны были всего лишь такая же мёртвая хватка, такая же воля к победе да ещё рыжий усатый грузин с ласковой волчьей улыбкой. Но сейчас перед этими разорёнными, ограбленными и обездоленными людьми стоит именно он, и ему отвечать — не за Гайдара и Ельцина, не за вороватых кремлёвских людей, пилящих бюджет, не за братков на чёрных джипах, а за то, почему и как именно ему перепал такой сладкий кусок бывшего коммунального пирога.

Ответ опять не удался.

Встреча с народом закончилась. Все потянулись к выходу. Мужик в кепке, крутя в пальцах ручку с российским триколором, полученную при входе в зал, сумрачно сказал приятелю.

— Чего-то она у меня не пишет ни хрена. А у тебя?

— У меня нормально. Вроде пишет. Это знаешь что значит?

— Что?