окрестности Иерусалима. –
– Проклятие! – Сейви посмотрела на экран у запястья. – Вот почему дистанционное управление не работает.
– А что?
Мужчины придвинулись к ней и вгляделись в мерцающее изображение. Зеленоватая картинка ночного видения показывала место высадки – каменистую долину, западную стену и соньер, окруженный сворой войниксов. Твари всей своей тяжестью кидались на летучий диск, колотили по нему булыжниками, нагромождали сверху громадную кучу камней.
– Они повредили защитное поле, – прошептала старуха. – Соньер не прилетит за нами.
–
Забравшись на вершину крыши, троица огляделась. На мгновение кузену Ады почудилось, будто улицы содрогаются, дробятся, рушатся в отраженном голубом блеске. Да нет же, дошло до него, просто в Иерусалиме невиданное нашествие тараканов, а может, пауков. Полчища насекомых наводнили мостовые, купола, крыши, яростно устремляясь на свет. Или… Постойте-ка! Даэман прикинул расстояние. Если отсюда твари кажутся такими мелкими, то на самом деле это… войниксы?!
– Что они хоть орут-то? – поморщился коллекционер.
Сейви неотрывно смотрела на многотысячные волны «насекомых», облитые холодным пламенем луча. Они зловеще надвигались на путников по крышам и узким, кривым переулкам. Вот уже враги совсем близко, в паре кварталов. Вот уже до ушей доносится скрежет лезвий о черепицу и топот жестких манипуляторов по булыжной дороге…
Старуха медленно повернулась к спутникам – еще никогда ее лицо не выглядело таким уставшим от этого мира.
–
32
Ставка Ахилла
Придется убить Патрокла.
Эта мысль приходит, точно шепот, откуда-то извне, в тихой ночи, когда я лежу без сна в мирмидонском лагере, в ставке Пелида, упакованный в дряхлую плоть Феникса.
Патрокла придется убить.
Я еще никогда никого не умерщвлял. Господи боже, в колледже я выступал против бойни во Вьетнаме; даже нашу собаку – семейную любимицу – усыплять отвозила жена; профессор Хокенберри слыл отъявленным пацифистом всю свою ученую жизнь. Боже,
И все же убить Патрокла придется.
Это единственный выход. А я-то надеялся уломать вояк при помощи риторики; думал, что правильные слова убедят мужегубителя пойти на встречу с Гектором, подписать мирный договор, зарыть топор войны…
Ага, если только с размаху – и в твой череп, болван.
Желание Ахилла променять бесконечную славу на долгую жизнь, полную удовольствий, способное поразить воображение любого схолиаста, на поверку оказывается вполне логичным. Для Пелеева сына честь по-прежнему дороже всего, вопрос в том – какая? Порешить Приамида и пасть от его руки? Нет уж, увольте. Многоумный Одиссей, этот совершенный оратор, не жалея красок, расписывал почет, которым покроется быстроногий после смерти в глазах современников и бесчисленных грядущих поколений. Однако Лаэртид не учел самой малости: Ахиллеса не интересует чужое признание. Он должен быть героем в собственных глазах. После публично нанесенного оскорбления воин перестал видеть что-либо героическое в том, чтобы сражаться с врагами Агамемнона и Менелая, а тем более умереть ради их блага. Поэтому Пелид скорее отплывет к родным берегам и доживет свои годы, как заурядный смертный, навеки лишившись возможности войти в плеяду прославленных витязей истории за двадцать веков до принца Хэла и Азенкура, чем поступится хотя бы крупинкой собственной чести на кровавых долинах Илиона.
Теперь-то я понял. Где были раньше мои глаза? Если уж Одиссей не повернул ход его мыслей –
Придется убить Патрокла.
Вскоре после ухода послов, когда были погашены факелы и жаровни в «гостевых» покоях ставки, я услышал, как в шатер привели девиц на потеху Патроклу и Ахиллесу. Этих наложниц я раньше не видел, зато знал их имена: в «Илиаде» нет анонимных персонажей. Подружку Пелида звали Диомеда, дочь Форбаса, она выросла на острове Лесбос, однако лесбиянкой не являлась. Живая игрушка Патрокла носила имя Ифиса. (Используй я подобные словечки на лекции в Индианском университете, полиция нравов быстренько вышибла бы меня на улицу. Только хоть режьте, не могу я величать этих хихикающих секс-кукол «женщинами».) Я чуть не расхохотался во весь голос, когда впервые разглядел обе парочки сквозь щель между складками занавески. Рослый, белокурый Ахилл, с его фигурой, напоминающей статую, и мускулами легкоатлета, выбрал себе полногрудую чернявую малышку, в то время как низкорослый брюнет Патрокл позарился на высокую, точеную блондинку с плоским бюстом. Примерно с полчаса из соседней комнаты доносился тоненький девичий смех и сальные мужские шутки, затем все четверо начали стонать и кричать кто во что горазд. Парней явно не стесняло присутствие друг друга во время соития, они даже обменивались комментариями, что называется, прямо на ходу. Нет, ну, конечно… на свете бывает и не такое, вспомнить хотя бы Блумингтон, штат Индиана, странствующих коммивояжеров или братьев-масонов на загородном пикнике. Но чтобы эти благородные герои эпохи античности?..
Потом девицы ушли, все так же глупо хихикая, и в ставке воцарилась тишина. Лишь охранники приглушенно переговаривались у входа да потрескивало пламя в факелах. И еще этот жуткий храп из-за тонкой занавески. Я вроде не слышал, чтобы Менетид покидал покои, следовательно, или у него, или у многосветлого Пелида серьезные проблемы с небной занавеской.
А я лежу в полумраке, размышляя, как быть дальше. Хотя нет, сперва меняю тело старика – плевать на последствия! – на свое, родное, и тогда уже принимаюсь размышлять.
Ладонь осторожно сжимает квит-медальон. Можно бы снова улететь к Елене – мне достоверно известно, что Парис бодрствует за мили от городской стены, нетерпеливо дожидаясь вместе с Гектором рассветной резни и пожарищ. Пожалуй, красавица будет рада меня видеть. Впрочем, вдруг ее больше не забавляет необычный ночной гость по имени Хокенберри, – как странно, что кому-то еще, кроме схолиастов и Музы, известно мое имя! – Елена вызовет стражу, и дело с концом. Хотя и я ведь всегда могу квитироваться…
Интересно, куда?
Ну… А если забыть безумные грезы, явиться на Олимп с повинной, покаяться перед хозяйкой, перед Афродитой (когда ее выудят из бака), кинуться в ноги Зевсу?
Очень смешно, Хокенбеби. Так они тебя и простили. Вора, который похитил Шлем Аида, квит-медальон, все снаряжение схолиаста и нагло использовал дары бессмертных в личных целях; беглого слугу Музы, а главное – того, кто угнал летучую колесницу и покушался на жизнь богини?! В лучшем случае смерть наступит мгновенно, и меня не вывернут, скажем, наизнанку, или не зашвырнут в кромешную бездну Тартара, где жалкого преступника заживо сожрет свирепый Крон со товарищи.
Нет уж, дорогой, что посеял, то и расхлебывай. Или как там правильно? Сказано – сделано. Любишь славу – люби и кишки выпускать. Лучше жить стоя, чем умереть на коленях… Пока я подыскиваю приличную случаю поговорку, свыше нисходит озарение. Грубое, совсем не литературное, но зато в точку.
Потолковать по душам с Одиссеем?
Вот он, истинный ответ. Лаэртид – человек здравомыслящий, культурный и к тому же мудрый стратег.
