боковых проходах слонялись какие-то люди, то ли продавцы, то ли задумчивые покупатели.

В конце прохода нескончаемо уползала вверх складная гармошка старомодного эскалатора; прямоугольные зубья выскальзывающих из-под пола ступенек тускло поблескивали истертой сталью. Блэкуэлл не остановился и даже не сбавил шага, словно не замечая, что лестница движется, Лэйни едва за ним поспевал.

Второй этаж. Здесь ассортимент был поразношерстнее: настенные экраны, погружные консоли, автоматизированные шезлонги с массажными модулями, выпиравшими из них, как головы огромных механических червей.

По проходу, тесно заставленному гофропластиковыми ящиками, руки Блэкуэлла туго вбиты в карманы черной, как у киношных ниндзя, распашонки. В голубой лабиринт пластиковых шторок, свисающих с потолка, с каких-то ржавых труб. Непонятные инструменты. На кафельном полу — алюминиевые козлы, на козлах — красный продолговатый ящичек, на ящичке — термос из нержавейки, на термосе — глубокая вмятина. Шрамы на руке Блэкуэлла, откинувшего последнюю занавеску.

— Послушайте, Блэкуэлл, а побыстрее было нельзя? — ядовито поинтересовался незнакомый женский голос. — Мы уже битый час поддерживаем для вас этот чертов доступ. Думаете, это очень легко?

Лэйни поднырнул под занавеску, и она упала за его спиной.

— Заезжал за ним в гостиницу, — буркнул Блэкуэлл.

Лэйни обвел помещение глазами. С трех сторон пластиковые занавески, с четвертой — глухая стена. Места вроде бы и много, раза в два больше, чем в том гостиничном номере, и все равно тесно, в первую очередь — от техники. Да и от мусора тоже. Солидная батарея черных аппаратурных стоек буквально утопает в белой трясине пенополистирольной упаковки, обломков гофрированного пластика и скомканных пузырьковых «простыней». Три человека, замершие в ожидании у стоек, — двое мужчин и женщина.

— Хоть бы порядок какой навели. — Блэкуэлл раздраженно пнул груду упаковочного хлама.

— А мы в уборщики не нанимались, — любезно сообщила женщина. Вот таким же примерно голосом и в такой же манере изъяснялись сотрудницы Лэйни, слитскановские аналитички.

Все трое техников — один рыжий, один японец с волосами, стянутыми на затылке в тугой самурайский хвостик, и эта самая женщина, коротко стриженная шатенка, — были одеты в джинсы и самые нормальные, без никакой экзотики, короткие куртки.

— Это ж сдуреть, чтобы такая работа и почти без предупреждения, — проворчал рыжий.

— Совсем без предупреждения, — поправил его японец. Уж этот-то точно был свой, из Калифорнии.

— За то вам и платят, — сказал Блэкуэлл.

— Нам платят за развлекательную прогулку, — ухмыльнулся рыжий.

— Молитесь, чтобы эта хрень работала, — Блэкуэлл указал подбородком на опутанные проводами стойки, — а то все ваше развлечение быстро закончится.

Пока шел этот обмен любезностями, Лэйни заметил у дальней — и единственной в этом загоне — стены складной стол. Пластиковый, ядовито-розовый. На столе стоял тускло-серый компьютер и лежали очки. От компьютера к ближайшей стойке тянулись плоские радужно-многоцветные ленты кабелей. Стена хранила многолетние наслоения старых, незнакомых реклам, из-за розового стола тупо таращился огромный, фута в четыре, женский глаз.

— Ладно, — сказал Лэйни, осторожно пробираясь к столу сквозь завалы пенополистирола. — Посмотрим, что там у вас такое.

Здесь не было ни одного мало-мальски целого дома, только жалкие пеньки обвалившихся стен да немногие прямоугольники ржавой гофрированной кровли, косо сидевшие на серых, обветшавших деревянных столбах. И еще — плавательные бассейны, густо поросшие кактусами и огненно-красными молочаями, на белой мозаике битого кафеля сторожко дремали ящерицы, загадочные письмена неведомых цивилизаций. Кое-где чернели пятна дотла прогоревших костров.

Здесь всегда был ранний вечер.

— Сона?

— Тебя кто-то ищет.

Белая футболка, заношенная кожаная куртка. Здесь, в своей долине, Сона всегда представлялась мелькающим коллажем деталей, вырванных из фильмов и журналов, реклам и мексиканских газет: темные глаза, ацтекские скулы, еле заметная россыпь подростковых прыщиков, спутанные черные волосы. Она поддерживала низкое разрешение, всегда была чуть не в фокусе.

— Мама?

— Нет. Кто-то с серьезными возможностями. Кто-то, точно знающий, что ты в Токио. — Узкие носы черных сапог припорошены пылью долины. Медные молнии по наружным швам выгоревших черных джинсов, от талии до щиколоток. — А чего это ты так вырядилась?

— А? — Кья так и была в прикиде от Силке-Мари Колб. — Ну да. Это для встречи с местными. У них тут все официально, как я не знаю, помрешь и не встанешь. Дорого, но я заплатила по карточке нашей общей знакомой.

— А где ты входила в сеть, когда платила?

— Там же, где и сейчас. У Мицуко.

— Да? — нахмурилась Сона. — А что еще ты покупала?

— Ничего.

— Ничего?

— Ну, еще в метро платила.

— В метро, говоришь! — Сона щелкнула пальцами. Ящерка, выскользнувшая из-под соседнего валуна, взбежала по ее ноге и легла в подставленную ладонь. Сона любовно погладила узкое, верткое тельце, и узор чешуи изменился. Затем Сона постучала ящерку по голове, та стремглав сбежала на землю и исчезла за смятым, насквозь проржавевшим листом кровельного железа. — Келси испугалась. Испугалась настолько, что ко мне пришла.

— Испугалась? Чего?

— Какие-то типы трясли ее насчет твоего билета. Они пытались связаться с ее отцом, потому что билет был куплен на его баллы, но он, отец, сейчас в отъезде. Тогда эти типы взялись за Келси. Думаю, они ей угрожали.

— Чем?

— Я не знаю. Но она им все выложила: и твое имя, и номер карточки.

Кья вспомнила Мэриэлис. И Эдди.

Сона Роса достала из кармана кожанки складной нож и присела на корточки; в пластиковых накладках неустанно вились золотые драконы. Легкое прикосновение к луженой кнопке, и наружу вылетело длинное, с гравированным драконом лезвие, тыльная сторона лезвия — хребет дракона, иззубренный и безжалостный.

— Яиц у нее нет, у твоей Келси.

— Она такая же твоя, как и моя.

Сона подобрала с земли веточку, из-под ножа побежали крутые завитки стружки.

— В моем мире она не продержалась бы и часа.

В тот последний раз она рассказывала про свою войну с «крысами», про ночные марш-броски сквозь ржавые джунгли обветшавших гаражных комплексов и генеральные сражения на загаженных детских площадках. Как началась эта война? Чего они там не поделили? Сона с ходу отметает все подобные вопросы как несущественные.

— А я и того меньше.