Теперь он был одного со мной роста, но в остальном не изменился. Его длинные волосы свалялись, в них запуталась листва, а глаза были огромными и одинокими.

Пожав плечами, я вытер лицо рукавом пальто.

– Я вернулся.

По мосту над нами, крича, пробежали трое детей.

– Я тролль, – прошептал тролль жалобным испуганным голосом. – Соль-боль-старый-тролль.

Его била дрожь.

Протянув руку, я взял его огромную когтистую лапу.

– Все хорошо, – сказал я ему. – Честное слово, все хорошо.

Тролль кивнул.

Он повалил меня на землю, на листья, обертки и презерватив и опустился на меня сверху. А потом поднял голову, открыл пасть и съел мою жизнь, разжевав крепкими, острыми зубами.

Никто не знал, откуда взялась игрушка, кому из дедушек, бабушек или дальних родственников она принадлежала до того, как ее отдали в детскую.

Это была шкатулка, резная и раскрашенная красным и золотом. Она была определенно привлекательной или, так, во всяком случае, считали взрослые, довольно ценной – возможно, даже антикварной. К несчастью, замок заржавел и не открывался, ключ был потерян, поэтому Джека нельзя было выпустить из коробочки. Тем не менее это была замечательная шкатулка, тяжелая, резная и позолоченная.

Дети с ней не играли. Она лежала на дне старого деревянного ящика для игрушек, возраста и размера приблизительно с пиратский сундук для сокровищ. Джек-в-коробочке был погребен под куклами и поездами, под клоунами и бумажными звездами, под старыми шутихами, увечными марионетками с безнадежно запутанными нитками, под костюмами для переодеваний (тут лохмотья древнего подвенечного платья, там шелковый цилиндр с коростой возраста и времени) и бижутерией, сломанными обручами, скакалками и лошадками. Подо всем этим пряталась шкатулка Джека.

Да, дети с ней не играли. Оставшись одни в детской на самом верхнем этаже, они перешептывались. Хмурыми днями, когда в коридорах завывал ветер и дождь гремел черепицей и барабанил по скатам крыши, они рассказывали друг другу истории про Джека, хотя сами его никогда не видели. Один утверждал, что Джек злой волшебник, которого посадили в коробку в наказание за преступления, слишком страшные, чтобы о них говорить, другая (я уверен, это была одна из девочек) настаивала, что шкатулка Джека на самом деле ящик Пандоры, и посадили его туда как хранителя, чтобы он не позволял снова вырваться наружу нехорошим вещам. Дети даже не притрагивались к шкатулке, хотя когда (как это время от времени случалось) какой-нибудь взрослый удивлялся вдруг отсутствию «милого Джека-в-коробочке» и, достав из пиратского сундука, ставил на почетное место на каминной полке, они тогда набирались храбрости и попозже снова прятали его в темноту.

Нет, дети не играли с Джеком-в-коробочке. А когда они выросли и покинули большой дом, детскую в мансарде закрыли и почти позабыли.

Почти, но не совсем. Ибо каждый из детей помнил, как босиком поднимался в голубом лунном свете наверх в детскую. Это было почти как хождение во сне: ноги беззвучно касались деревянных ступеней, потертого ковра в детской. Помнил, как открывал пиратский сундук, как рылся в куклах и одежде, как вытаскивал шкатулку.

И когда ребенок касался застежки, крышка откидывалась медленно-медленно, как полыхает закат, потом начинала играть музыка, и выходил Джек. Не выпрыгивал с шумом, как «чертик из табакерки»: у Джека не было пружинки в каблуке. Нет, он уверенно, решительно поднимался из шкатулки и манил ребенка наклониться поближе, еще ближе, а потом улыбался.

И там, в лунном свете, он каждому говорил то, чего они никак не могли вспомнить, то, чего они не могли до конца забыть.

Старший мальчик не вернулся с Первой мировой. Младший после смерти родителей унаследовал поместье, хотя его у него отобрали, застав однажды ночью в подвале с тряпками, парафином и спичками, когда он пытался сжечь большой дом дотла. Его увезли в закрытый санаторий, и, быть может, он там и по сей день. Остальные, некогда девочки, а теперь взрослые женщины, все как одна отказались вернуться в дом своего детства.

И окна дома забрали ставнями, двери заперли огромными чугунными ключами, и сестры навещали его так же часто, как могилу старшего брата или несчастное существо, которое когда-то было их младшим братом, иными словами никогда.

Шли годы, девочки состарились, в детской под крышей поселились совы и летучие мыши, среди забытых игрушек свили гнезда крысы. Звери без любопытства смотрят на поблекшие гравюры на стене и пачкают пометом остатки ковра.

Глубоко на дне пиратского сундука Джек улыбается и ждет, храня свои секреты. Он ждет детей. Он может ждать вечно.

Мой любимый Клуб Отъявленных Негодяев был старейшим и одним из самых привилегированных в Семи Мирах. За семьсот лет существования его членами побывали самые отпетые жулики, мошенники, мерзавцы и воры. Во многих странах в разные времена были попытки создать нечто подобное (вот, скажем, совсем недавно, всего каких-то пять сотен лет назад, один такой клуб был основан в Лондоне). Однако ни один из вновь появившихся клубов по атмосфере и в подметки не годился Клубу Отъявленных Негодяев города Потерянного Карнадина. Ни в одном клубе к приему членов не подходили так серьезно.

В Клуб Отъявленных Негодяев Потерянного Карнадина принимали только за особые заслуги. Сами поймете, какая публика гуляла, ела, сидела и разговаривала в его многочисленных гостиных, если я скажу, что там частенько бывал Дараскиус Ло, Проттл (продавший дворец Короля Вандавии Королю Вандавии) и самозванец Лорд Нифф (он, как мне шепнули, и придумал тот самый хитрый трюк, с помощью которого был обчищен банк Казино Гранд). Кстати, я видел, как жулики, известные во всей вселенной, обивали пороги, чтобы добиться приема у секретаря клуба и обсудить с ним свое членство. В один прекрасный день мимо меня по лестнице клуба прошел известный финансист в компании главаря мафии Верхнего Бразайла и небезызвестного премьер-министра. Их лица были мрачны как никогда, им сказали, что и думать не стоит о возвращении в эти стены. Да уж, те, кто входил в Клуб Отъявленных Негодяев, были настоящей элитой. Я уверен, что вы слышали о каждом из его членов. Разумеется, не под их собственными именами, но птиц