– У меня нет времени на любовь, – выдавила она. – Я разрываюсь между работой на вас и на него: подумать толком и то некогда. А если сегодня все пойдет как задумано, дел у меня будет вдвое больше. Кроме того... – Голос ее совсем упал. – А что, если он не ответит на мое чувство? Ведь он даже ни разу не попытался меня поцеловать. Чисты ли рубашки – вот все, что его заботит.

Эгвейн поскребла ложкой по дну и с удивлением обнаружила, что миска пуста. От булки тоже ничего не осталось, не считая крошек на платье. И при этом желудок оставался совершенно пустым. Она с надеждой посмотрела на Суан, продолжавшую размешивать варево, не проявляя ни малейшего интереса к содержимому своей миски.

И тут ее осенило. Почему лорд Брин настаивал, чтобы Суан отрабатывала свой долг, даже после того, как узнал, кто она такая? Просто потому, что она дала слово? Вздор! Их соглашение представляло бы собой полнейшую нелепицу, не будь оно единственным предлогом, позволявшим ему удерживать Суан возле себя. Она и раньше частенько задумывалась о том, чего ради Брин согласился собрать армию для мятежных Айз Седай, прекрасно понимая, что рискует сложить голову на плахе. И предоставить эту армию в распоряжение Амерлин, не имевшей, насколько он мог знать, друзей среди сестер, за исключением Суан. Неужто на все эти вопросы имелся один простой ответ – он любит Суан? Конечно, хотя от мужчин можно ожидать чего угодно – у них у всех в голове ветер, – в подобное легкомыслие верилось с трудом. Эгвейн сомневалась в верности своей догадки, но все же высказала ее, чтобы приободрить Суан.

Та хмыкнула, недоверчиво, но весьма выразительно, и суховато сказала:

– Он ведь не круглый идиот. У него есть голова на плечах. По большей части Брин думает и рассуждает почти как женщина.

– Я пока еще не слышала твоего обещания взять себя в руки, – напомнила Эгвейн. – Ты даешь его, или как?

– Да, Мать, разумеется. Я обещаю, – ответила Суан. – Сама не понимаю, что со мной творится? Можно подумать, будто я в жизни не целовала мужчин. – Глаза Суан сузились, словно, по ее мнению, Эгвейн должна была именно так и подумать. – Вовсе не вся моя жизнь прошла в Башне. Это смехотворно! – Она уставилась в миску, не иначе как только сейчас обнаружив, что там еда, зачерпнула ложку и сделала жест в сторону Эгвейн. – Ты должна быть осторожна и расчетлива, как никогда. Если Романда или Лилейн перехватят румпель, тебе уже никогда не взять его в свои руки.

Что бы ни говорила Суан насчет смехотворности, но по какой-то причине к ней вернулся аппетит. С чечевицей она расправилась быстрее, чем Эгвейн, да и от булки не оставила даже крошки, Эгвейн попыталась соскрести что-нибудь пальцем со дна собственной пустой миски, но ей удалось подцепить лишь несколько прилипших зернышек.

В действительности обсуждать предстоящее сегодня вечером не имело смысла. Они столько раз выверяли каждое слово, которое надлежало сказать Эгвейн, что та удивлялась, как ей до сих пор все это не снится. Однако Суан с удивительной настырностью – с такой настырностью, что порой Эгвейн хотелось ее выбранить, – возвращалась к возможным поворотам событий. Причем, как ни странно, настроение у нее явно улучшилось. Иногда она даже отпускала шуточки, чего в последнее время за ней почти не замечалось. Правда, шуточки из тех, какие именуют юмором висельника.

– А ты знаешь, что Романда сама хотела стать Амерлин? – заметила Суан по ходу разговора. – Только, как я слышала, палантин и посох заполучила Тамра, а ей пришлось убираться восвояси, как чайке с общипанным хвостом. Ставлю серебряную марку, которой у меня нет, против рыбьей чешуи, что у нее глаза вылупятся в два раза больше, чем у Лилейн.

– Хотелось бы мне быть там, послушать, как они взвоют, – промолвила она чуть позже. – Кому-то рано или поздно придется взвыть, так уж лучше им, чем нам. У меня голос не годится; никогда петь не умела.

Суан частенько напевала песенку про девицу, заглядевшуюся на паренька на другом берегу реки и не имевшую лодки, чтобы к нему переправиться. Голос она имела в своем роде приятный, но петь и впрямь не умела – никак не могла ухватить мелодию.

Следующий образчик ее юмора оказался и того чище.

– Хорошо, что у меня нынче такая милая мордашка. Если дело сорвется, нас обеих обрядят как куколок и усадят на полку, чтобы все глазели и восхищались. Ну а там что получится: куклы, они, бывает, падают и бьются. Придумают какой-нибудь «несчастный случай». Придется Гарету Брину подцепить кого- нибудь еще.

И над всем этим она действительно смеялась!

Эгвейн почувствовала заметное облегчение, когда полог колыхнулся, давая понять, что кто-то хочет войти, но не решается сделать это без предупреждения, зная, что палатка ограждена против подслушивания. Шутками Суан Эгвейн была уже сыта по горло.

Как только Эгвейн убрала малого стража, внутрь вошла Шириам, сопровождаемая порывом ветра, который показался вдесятеро холоднее, чем раньше.

– Время пришло, Мать. Все готово, – промолвила она, не поднимая глаз, и облизнула губы кончиком языка.

Суан поднялась на ноги, взяла с кушетки Эгвейн свой плащ, но, помедлив перед тем, как накинуть его на плечи, сказала:

– Знаете, мне ведь доводилось ходить под парусом в темноте в Пальцах Дракона. И однажды я поймала в сеть рыбу-льва тоже: мы вытащили ее вдвоем с отцом... Может, и получится.

Когда Суан вышла, впустив внутрь еще больше холода, Шириам нахмурилась.

– Иногда я думаю... – начала она, но так и не сказав, о чем, неожиданно спросила: – Почему вы так поступаете, Мать? Зачем устроили это представление на озере, зачем велели созвать вечером Совет? Зачем приказали вчера говорить со всеми встречными-поперечными насчет Логайна? Думаю, вы могли бы поделиться со мной. Я – ваша Хранительница Летописей. Я поклялась вам в верности.

– Ты знаешь все, что тебе следует, – ответила Эгвейн, набрасывая плащ. Не могла же она сказать, что доверяет клятве, вырванной силой, лишь постольку-поскольку, даже если клятву принесла сестра. Кто поручится, что Шириам не обронит лишнее слово там, где не надо, несмотря на свой обет? Все Айз Седай мастерицы отыскивать лазейки, позволяющие обходить обещания. Не то чтобы Эгвейн действительно ожидала от Шириам чего-то подобного, но, как и в случае с Брином, не желала допускать даже малейшей возможности разоблачения.

– Должна сказать вам, – с горечью вымолвила Шириам, – сдается мне, уже завтра вашей Хранительницей Летописей станет Романда или Лилейн, и я понесу наказание за то, что не предупредила Совет. А вы, возможно, мне еще позавидуете.

– Все возможно, – кивнула Эгвейн. – Мы идем?

Багровая краюха заходящего солнца еще виднелась над верхушками деревьев, озаряя снег зловещими кровавыми отблесками. Слуги, что приветствовали шествовавшую по протоптанной тропе Эгвейн поклонами и реверансами, выглядели обеспокоенно – настроение Айз Седай передавалось им едва ли не так же быстро, как Стражам.

По дороге не попалось ни одной сестры – все они, разбившись на кучки, уже толпились вокруг навеса, установленного на единственной в лагере достаточно просторной для этой цели открытой площадке, месте, использовавшемся сестрами для Скольжения в Салидар, к голубятням, и Перемещения обратно с донесениями от соглядатаев. Соорудить латаный-перелатаный балдахин из тяжелых тканей – сущее убожество по сравнению с тем, что стоял на озере, – стоило немалых трудов и усилий. В последние два месяца Совет чаще собирался под открытым небом, как вчера утром, а коли донимало ненастье – в какой- нибудь большой палатке. После выступления из Салидара навес устанавливали лишь дважды. И оба раза для суда.

Заметив Эгвейн и Шириам, Айз Седай расступились, открыв для них проход. Все взоры обратились к ним, однако по глазам невозможно было догадаться, понимают ли сестры, что происходит. И мыслей не прочесть.

Пройдя сквозь кольцо стоявших вокруг навеса жаровен и ступив на яркие, подобранные невпопад ковры дюжины разных расцветок, Эгвейн услышала голос Шириам, в соответствии с принятым церемониалом возглашавшей: «Она грядет. Шествует Блюстительница Печатей...» Голос звучал чуть менее торжественно, чем обычно, с оттенком неуверенности, которой едва ли стоило удивляться.