обеих женщин, и каждая тут же сплела вокруг всех пятерых экран от подслушивания. Глаза Романды и Лилейн были неотрывно прикованы друг к другу, хотя лица оставались спокойными, будто ничего не происходило. Ни одна не желала убрать свой экран, хотя два были совершенно ни к чему.

Эгвейн сочла за лучшее не вмешиваться. Если дело происходило на людях, решать, следует ли защищать разговор от подслушивания, должна более сильная из присутствующих сестер; если здесь же находилась и Амерлин, то, согласно протоколу, это право принадлежало ей. О чем они, похоже, и думать забыли. Эгвейн, однако, вовсе не нуждалась в формальных извинениях, хотя, если бы она потребовала, они, конечно, принесли бы их. Они вели себя как вошедшие в раж дети. Эгвейн сочла за лучшее не вмешиваться, но внутренне кипела от раздражения. Куда подевалась Суан? Злиться на Суан было несправедливо – чтобы оседлать и привести коня, что ни говори, требуется время, – но у Эгвейн ужасно разболелась голова; она с трудом удерживалась от того, чтобы не потереть виски.

Романда первой не выдержала в поединке взглядов, хотя вряд ли это можно назвать поражением. Неожиданно сделав шаг в сторону, она оказалась рядом с Эгвейн. Напряженный взгляд Лилейн был теперь устремлен в никуда, что придало ей не слишком умный вид.

– Делана снова собирается заварить кашу.

У Романды был высокий, пожалуй, даже приятный голос, но она разговаривала всегда очень резко, будто желая подчеркнуть свое полное неуважение к любым авторитетам. Совершенно седые волосы были собраны на затылке в аккуратный пучок, но возраст ничуть не смягчил характер Романды. Такима, с кожей цвета старой поделочной кости и длинными черными волосами, уже почти девять лет являлась Восседающей от Коричневой Айя и обладала в Совете достаточно большим влиянием, и все же она молча стояла чуть позади, сложив руки на животе. Романда держала своих сторонниц в ежовых рукавицах – не хуже, чем Сорилея, – и обладала очень сильным характером; однако и Лилейн недалеко от нее ушла.

– Она собирается внести на Совете предложение, – с кислой миной сказала Лилейн, не глядя на Романду. Согласиться с той, да еще и заговорить второй, было для Лилейн точно нож к горлу. А Романда, зная о своем превосходстве, улыбнулась, еле заметно скривив губы.

– Какое предложение? – спросила Эгвейн, стараясь выиграть время. Она не сомневалась, что знает, в чем дело. Было очень трудно подавить вздох и страшно хотелось потереть виски.

– О Черной Айя, конечно, Мать, – ответила Варилин, вскинув голову, точно крайне удивлена вопросом. Так, наверно, и было: эта тема – пунктик Деланы. – Она хочет, чтобы Совет открыто объявил Элайду Черной.

Лилейн подняла руку, и Варилин тут же смолкла. Может, у Лилейн по отношению к ее сторонницам не такая жесткая хватка, как у Романды, но она, без сомнения, держала их в узде.

– Ты должна поговорить с ней, Мать. – В распоряжении Лилейн имелась сердечная улыбка, к которой она прибегала, если, по ее мнению, этого требовали обстоятельства. Прежде они были даже дружны с Суан, по крайней мере Лилейн сравнительно доброжелательно отнеслась к ее возвращению, и все же Эгвейн не покидало ощущение, что улыбка для нее – всего лишь орудие.

– И что сказать?

Эгвейн очень хотелось потереть виски, чтобы унять боль. Каждая из этих двоих ничуть не сомневалась, что Совет отнесется серьезно только к тому, что предложит она, совершенно проигнорировав мнение Эгвейн, тем не менее им зачем-то понадобилось, чтобы и она вмешалась. С какой стати? Делана, правда, иногда поддерживала ее – когда это казалось Восседающей выгодным. Делана напоминала флюгер, всегда поворачивающийся туда, куда ветер дует, поэтому ее поведение большого значения не имело. Где же, в конце концов, Суан?

– Скажи ей, чтобы она унялась, Мать. – Лилейн говорила таким тоном и с такой улыбкой, будто наставляла неразумную дочь. – Эта глупость, хуже, чем глупость, может поставить всех в очень сложное положение. Некоторые сестры уже начинают верить, что все так и есть, Мать. Не хватало только, чтобы эту чушь стали повторять слуги и солдаты. – Лилейн устремила на Брина взгляд, полный сомнения. Он между тем, казалось, пытался заговорить с Мирелле, но та не слушала его, с напряженным вниманием глядя на женщин, окруженных плетением малого стража, и нервно теребя поводья руками в перчатках.

– Вряд ли можно считать глупостью то, что бьет в глаза, Мать... – отрезала Романда. В ее устах обращение «Мать» звучало почти как «девочка». – Делану надо остановить, потому что ее действия могут причинить очень большой вред. Может, Элайда и вправду Черная, хотя лично я в это не верю, что бы там ни болтала эта вертихвостка Халима. Не в том дело. Распространение подобных слухов только усилит в посторонних подозрительное отношение к Айз Седай и вдобавок спугнет Черных. Мы можем разобраться сами, без лишнего шума. Существуют методы...

Лилейн фыркнула:

– Ни одна уважающая себя сестра не позволит, чтобы к ней применили твои методы, Романда. То, что ты предлагаешь, очень похоже на допрос!

Эгвейн удивленно заморгала: вот, значит, до чего дело дошло. А ведь ни Суан, ни Лиане даже не намекнули ей об этом. К счастью, Восседающим было не до нее. Как обычно.

Уперев кулаки в бедра, Романда повернулась к Лилейн:

– Отчаянные времена требуют отчаянных действий. Складывается впечатление, что для некоторых собственное достоинство важнее разоблачения прислужников Темного.

– Звучит угрожающе. Ты меня в чем-то обвиняешь? – поинтересовалась Лилейн, прищурив глаза.

Теперь улыбалась одна Романда – холодной, застывшей улыбкой.

– Я первая не стану уклоняться от своих методов, Лилейн, если только ты будешь второй.

Издав звук, очень похожий на рычание, Лилейн шагнула к Романде, а та в свою очередь наклонилась к сопернице, выставив вперед подбородок. Вид у обеих был такой, словно еще чуть-чуть – и они вцепятся друг дружке в волосы и начнут драку, напрочь забыв о достоинстве Айз Седай. Варилин и Такима – длинноногая болотная птица и ощетинившийся крапивник – точно с таким же выражением на лицах уставились друг на друга. Ни дать ни взять служанки, готовые броситься на защиту своих хозяек. Все, казалось, и думать забыли об Эгвейн.

И тут наконец появилась Суан, в широкополой соломенной шляпе, ведя в поводу упитанную мышастую лошадку с ногами в белых чулках. Увидев, кто находится под защитой малого стража, она резко остановилась. За ней шел один из конюхов, долговязый мужчина в длинной обтрепанной жилетке и залатанной рубахе, он вел высокого чалого коня. Конюх, конечно, не видел малых стражей, но саидар, с помощью которого те были созданы, не мешал разглядеть лица собравшихся. Глаза конюха широко распахнулись, он нервно облизнул губы. Будучи человеком сообразительным, он обошел стороной палатку Амерлин, сделав вид, что ничего не заметил. Так же поступали и все обитатели лагеря – и Айз Седай, и Стражи, и слуги. Мирелле тут же ухватилась за свою седельную суму, явно желая отъехать в сторону. Брин, в отличие от остальных, продолжал хмуро рассматривать спорящих Айз Седай, точно надеясь угадать то, что не достигало его ушей из-за защиты.

– Когда вы решите, что именно я должна сказать, – заявила Эгвейн, – тогда я и обдумаю, как мне поступить.

Они и вправду напрочь забыли о ее присутствии. Все четверо изумленно уставились на нее, когда она прошла между Лилейн и Романдой и зашагала дальше, сквозь двойной экран малых стражей. Конечно, никаких ощущений это не вызвало; плетение такого рода не препятствовало движению чего-то столь плотного, как человеческое тело.

Когда Эгвейн влезла на коня, Мирелле, глубоко вздохнув, последовала ее примеру. Оба экрана исчезли, хотя свечение все еще окутывало двух Восседающих; они продолжали во все глаза смотреть на Эгвейн, вид у них был совершенно обескураженный. Эгвейн торопливо накинула легкий полотняный пыльник, перекинутый через спину коня перед седлом, и натянула перчатки для верховой езды, достав их из кармана. С седельной луки свисала широкополая шляпа, темно-голубая, в тон платью, но с приколотыми спереди белыми перьями, в чем несомненно ощущалась рука Чезы. Жару еще можно не замечать, но не бьющее в глаза солнце. Сняв перья и отколов булавки, Эгвейн засунула и то и другое в седельную суму и надела шляпу, завязав ленты под подбородком.

– Поехали, Мать? – спросил Брин. Он уже сидел на коне, надев шлем, который прежде свисал с седла.