хохолками. Они прыгали, вертелись и махали руками с привязанными к ним разноцветными крыльями; стремительные движения мешали разглядеть детали костюмов. Хотя это, в общем, не имело значения, учитывая, что представляли собой костюмы.
По словам Беслана, эти спектакли, как их называли, происходили в залах гильдий или частных дворцах и особняках, а не на улицах. Обычно почти весь праздник отмечали по домам. И дело было не в снеге, он не выпадал в Эбу Дар, даже когда погода не была такой ненормально жаркой, – Беслан обронил как-то, что ему хотелось бы разок в жизни увидеть снег. По-видимому, даже бесснежная зима бывала достаточно холодной, чтобы отбить у практически голых людей охоту шататься по улицам. Сейчас, когда зимой даже не пахло, никому не хотелось сидеть дома. Подожди, пока наступит ночь, сказал Беслан; вот тогда и в самом деле увидишь кое-что интересное. До захода солнца это было запрещено.
Поглядывая на пробиравшуюся сквозь толпу высокую стройную женщину в маске, плаще из перьев и всего с шестью или семью перьями на теле, Мэт задавался вопросом, какие еще запреты осталось нарушить гулякам. Он чуть не прикрикнул на нее, чтобы она прикрылась плащом. Очень мила, но нельзя же, о Свет, появляться в таком виде на улице!
За повозками, на которых происходили спектакли, увязывались люди, они кричали и смеялись, бросая выступающим деньги, а иногда сложенные записки; все это создавало давку на улицах. Завидев очередную платформу, Мэт старался опередить ее, в надежде, что она свернет на поперечную улицу, или дожидался, пока спектакль минует перекресток или мост. Пока они ждали, Бергитте и Налесин швыряли монеты чумазым мальчишкам и еще более грязным нищим. Точнее, швырял Налесин; Бергитте сосредоточила свое внимание на детях и всовывала монеты в их грязные ладошки, точно подарок.
Во время одной из таких остановок Беслан неожиданно положил ладонь на руку Налесина и возвысил голос, стараясь перекричать шум толпы и какофонию музыки, несшейся по крайней мере из шести разных мест:
– Прости меня, тайренец, но не ему.
Оборванный нищий, настороженно озираясь, попятился в толпу; со впалыми щеками, костлявый, он растерял даже те жалкие перья, которые сумел найти и воткнуть себе в волосы.
– Почему? – с недоумением спросил Налесин.
– У него на мизинце нет медного кольца, – ответил Беслан. – Он не состоит в гильдии.
– О Свет, – воскликнул Мэт, – в этом городе человеку нельзя даже милостыню просить без разрешения гильдии?
Может, дело было в его возмущенном тоне? В грязном кулаке нищего мгновенно возник нож, и он бросился на Мэта, целясь ему в горло.
Мэт, не раздумывая, схватил нищего за руку и, резко развернувшись, отшвырнул его в толпу. Кто-то выругался в адрес Мэта, кто-то в адрес растянувшегося на мостовой нищего. Кто-то швырнул ему монету.
Краешком глаза Мэт заметил второго тощего оборванца, который, отталкивая Бергитте, тоже подбирался к нему с длинным ножом. Но он глупейшим образом недооценил эту женщину, – очевидно, его ввел в заблуждение ее наряд. Она вытащила откуда-то из-под перьев непонятно где спрятанный нож и вонзила его под мышку оборванцу.
– Берегись! – крикнул ей Мэт, выхватил из рукава нож и метнул его. Нож просвистел мимо лица Бергитте и застрял в глотке еще одного нищего, который едва не всадил ей клинок между ребер.
Внезапно их со всех сторон окружили нищие с ножами и утыканными шипами дубинками; раздались крики и вопли – люди в масках пытались вырваться из круга дерущихся. Налесин полоснул кого-то по лицу так, что тот завертелся на месте. Беслан заехал другому в живот, а его разряженные друзья яростно сражались с остальными.
Больше Мэт ничего толком не успел разглядеть; он обнаружил, что стоит спина к спине с Бергитте, лицом к противникам. Он чувствовал ее движения, слышал ее проклятья, но почти не осознавал всего этого. Мэт знал, что Бергитте сумеет позаботиться о себе, тогда как сам, глядя на двоих оказавшихся перед ним мужчин, сомневался, что это удастся ему. У одного из нападавших, громадного детины с беззубой ухмылкой, была только одна рука и морщинистая впадина на месте левого глаза, но в кулаке он сжимал дубинку длиной не меньше двух футов, окованную железными скобами и утыканную похожими на стальные колючки шипами. Его маленький приятель с хитрой физиономией сохранил оба глаза и несколько зубов. Несмотря на впалые щеки и руки, состоящие, казалось, из одних костей и жил, он двигался точно змея, непрерывно облизывая губы и перекидывая из руки в руку ржавый кинжал. Нож Мэта был покороче, но все же достаточно длинен, чтобы нанести смертельный удар. Мэт взмахивал им в сторону то одного, то другого, и так они, пританцовывая, кружились, выжидая, кто ударит первым.
– Старому Другу это не понравится, Спар, – проворчал тот, что покрупнее, и второй, с хитрой физиономией, рванулся вперед, по-прежнему перебрасывая из руки в руку ржавое лезвие.
Нападавший никак не ожидал, что в левой руке Мэта неожиданно появится еще один нож и полоснет его по запястью. Кинжал зазвенел по каменной мостовой, но хитролицый все равно бросился на Мэта. Когда другой нож вошел ему в грудь, он пронзительно взвизгнул, широко распахнув глаза и судорожно обхватив Мэта руками. Ухмылка громилы сделалась еще шире, он шагнул вперед, занеся дубину.
Ухмылка исчезла, когда двое нищих с рычанием навалились на него и принялись дубасить.
Удивленно взирая на происходящее, Мэт отпихнул от себя труп хитролицего. На протяжении пятидесяти шагов улица опустела, если не считать участников схватки. Повсюду на мостовой сражались друг с другом нищие, причем, как правило, двое, трое, а иногда и четверо били одного, действуя дубинками и камнями.
Беслан, с окровавленным лицом, ухмыляясь, схватил Мэта за руку:
– Пора удирать, пусть Братство Нищих само заканчивает выяснение отношений. Нет никакой чести в драке с нищими, кроме того, гильдия обычно не оставляет в живых тех, кто к ней примазывается. Держись за мной.
Налесин хмуро посмотрел на Беслана – тайренец тоже явно не считал для себя честью драться с нищими, – а потом перевел взгляд на его друзей. Костюмы у некоторых пострадали, а один потерял маску, и на его лбу был небольшой порез. Однако даже он ухмылялся. Бергитте, насколько мог судить Мэт, не получила ни царапинки, а платье на ней выглядело почти так же, как во дворце. Ее нож исчез; казалось невероятным, что его можно спрятать под перьями, и все же именно так и произошло.
Мэт ничего не имел против того, чтобы убраться подальше, но все же проворчал:
– Нищие всегда так бросаются на людей в этом... городе?
Беслану могло не понравиться, если бы Мэт назвал его город проклятым, как вертелось на языке.
Тот в ответ засмеялся:
– Ты –
Мэт заскрежетал зубами, постаравшись изобразить на лице улыбку. Будь проклят этот дурак, будь проклят этот город, будь проклято его дурацкое
На улице между красильней и «Розой Элбара» тоже шлялись гуляки, хотя на них было чуть побольше одежды, чем на тех, которые встречались в центре города. По-видимому, нужно иметь кучу денег, чтобы позволить себе расхаживать почти нагишом. Хотя акробаты, выступавшие на углу около купеческого особняка, были близки к этому – босые мужчины, голые по пояс, в тесных ярких разноцветных штанах, женщины в еще более плотно облегающих штанах и почти прозрачных блузах. У всех в волосах торчали перья, как и у весело подпрыгивающих музыкантов, игравших перед маленьким особняком. Там были женщина с флейтой, еще одна с изогнутой черной трубой, такой длинной, что конец ее опускался чуть не до колен музыкантши, и барабанщик, изо всех сил колотивший своими палочками. Дом, за которым Мэт и остальные собирались наблюдать, выглядел так, будто там все вымерли.
Сегодня чай в «Розе» оказался, как обычно, хуже некуда. И все-таки он был гораздо лучше вина. Налесин налег на кислое местное пиво. Бергитте поблагодарила Мэта неизвестно за что, в ответ он лишь молча пожал плечами; оба усмехнулись, глядя друг на друга поверх чашек. Солнце поднималось все выше.
