их заполонили поле.

Я узнал форму польских солдат. Они ? кто пеши, кто на конях или велосипедах, неистово рвались в город.

Вдруг поле вспыхнуло взрывами. Солдаты спешили укрыться, но спрятаться было негде. Кое-кто падал на землю, но большинство продолжало бежать. Когда пули били их со спины, они пошатываясь, бросали винтовки, падали навзничь, раскинув руки. Одинокий автомобиль вспыхнул огнем.

Взрыв рядом с домом страшно напугал меня. Потом второй, третий ? задребезжали стекла. Всё было усеяно битым стеклом. Фотокарточка пана Коваля упала со стола. Я лежал на полу, сжимая учебник, а взрывы сотрясали дом.

Скоро, почти одновременно все взрывы прекратились.

Тишину нарушало только чириканье воробьёв. Знакомый церковный колокол пробил семь часов вечера. В бинокль пана Коваля, который остался с Первой мировой войны, я осмотрел поле боя: сгоревший автомобиль, брошенное оружие и противогазы, воронки, поломанные велосипеды, обгоревшие трупы. Около берега озера плавал обезглавленный солдат и его товарищ ? конь, только копыта торчали из холодной воды. С моей стороны поля с корнем вырвало и посекло пулями всю грядку синей капусты. Уцелело только три кочана.

Тяжёлую тишину разбил какой-то стук, словно железные молотки били по наковальням. Я наблюдал в бинокль, как немецкие танки подъезжали к психиатрической больнице. Выстроившись вдоль Кульпарковской, их контуры были четко обведены розовым солнцем. Очевидно, они были готовы ворваться в город.

Оставаться в спальне пана Коваля было слишком опасно, поэтому я взял винтовку, одеяло, подушку и спустился в подвал.

Свет от свечки был слишком тусклым, чтобы читать, поэтому от нечего делать я игрался с винтовкой.

Открыть магазин было нелегко. А когда он всё таки открылся, к моему большому удивлению, оттуда выскочил патрон. Я возился с винтовкой, пока все патроны не очутились у меня в ладони. Потом я снова наполнил магазин, снова опорожнил, снова и снова, пока не заболели руки.

Широко вздохнув, я отложил в сторону винтовку и расстелил одеяло на холодном, грязном полу. Когда закрыл глаза, в моём воображении начали вставать обрывки событий минувших дней. Затем я заснул тревожным, неспокойным сном.

Как хорь, я шёл следом за кем-то, где-то там, наверное, на том бугру что был впереди. Капли дождя и лапчатые снежинки смешивались с потом на моём лице, тонкими струйками стекая вниз. Я не мог вытереться, т. к. обеими руками держал винтовку. Я был готов к любым неожиданностям. Один неосторожный шаг и они могут заметить меня, моё тело изрешетят пулями, пока я услышу их звук.

Еле волоча ноги болотистой дорогой, я медленно приближался к своей цели. Остановился. Дождь перестал. Из-за туч выглянуло солнце. Я соскоблил грязь с ботинок, одёрнул форму, обтёрся.

На мне была форма австро-венгерской армии с несколькими медалями на груди. Я понимал, что я сейчас ? лейтенант кавалерии Его Величества Иван Коваль. Шёл я чванливо, по-офицерски. Наконец-то я заметил между деревьями вход в пещеру. Из осторожности я повернув направо, чтобы меня никто не увидел, и тогда боком проскользнул к входу.

Нацелив винтовку на вход, я выискивал хоть какие признаки жизни. Прислушался. Припал ухом к входу. В невозмутимой тишине было слышно, как с деревьев падали листья.

Я вошел в пещеру и оцепенел от сплошной тьмы и угрюмой тишины.

? Наконец ты пришёл!

Меня пронзила холодная дрожь, когда я услыхал тот хриплый голос. Повернувшись в направлении, откуда он звучал, я увидел кучу лохмотьев. А среди них ? лицо человека. Его зубы безостановочно цокали.

Господи, это невероятно! Мой отец! У него отсутствовало левое ухо, которое оторвало шрапнелью во время Первой мировой.

Он не узнал меня.

? Солдатик, ? сказал он наполненным болью голосом. ? Я калека, у меня сломаны обе ноги. Смилуйся ? убей меня.

Он что, сдурел? Или всё это мне кажется? Я начал отступать к выходу, держа винтовку нацеленную на него.

Его лицо налилось гневом, он закричал:

? Не будь трусом, байстрюче![16] Убей меня!

Трус? Нет, я не могу. Не могу это совершить. Но одновременно мой палец нажал на спуск.

Его тело под кучей лохмотьев передёрнула судорога, оно поднялось и упало вниз лишенное жизни. Я повернулся и пошёл назад знакомой тропинкой. Падал снег. До утра он заметёт мои следы.

Проснувшись, я не знал кто я, где я. Я схватил настоящую винтовку, которая лежала рядом. Кто убил моего отца ? я или пан Коваль?

Вспомнив сон, я решил, что убил его я. Я знал, что он мой отец, хотя для него я не был его сыном.

Зажёгши свечку, я закрыл двери на засов. Меня охватило чувство, что я не на месте. Вроде переступил порог комнаты без пола. Может это из-за войны? До этих пор, подумал я, война была как развлечение. А как оно по-настоящему?

Я уже был свидетелем, как снайпер застрелил Ежи, видел стычку, в которой солдат секли, как капустные кочаны. Это было страшно, но вроде как понарошку, как в журнале про испанскую войну, который я видел три года назад. Но теперь, после этого сна, я видел её по-другому, возможно, это случилось потому, что я вот уже две ночи почти не сплю. Почему-то вспомнил отца Ванды. Он был самым уважаемым человеком в нашем квартале, а может и во всём городе. А как недостойно он обошёлся со мной. Война меняет людей… Что она сделает со мной?

Наступал вечер. Покинув своё гнёздышко, я направился в кладовку пани Шебець. Я думал что она закрыта, ан нет. Зимой полки кладовки выгибались от банок с вареньем, маринадов, зелёных помидоров, повидла, от грудинок и колбас, сыров и разнообразной вкуснятины, которая может стоять до весны. Сейчас тут было только несколько банок с солёными огурцами и колечко колбасы на крючке. Не много, но для меня достаточно. Если пани Шебець и спохватится за ними, во всём обвинят дезертиров.

Два года назад эту комнату использовали как квартиру. Тут была небольшая печка, умывальник и стол в углу. В городе было множество таких подвальных помещений, особенно в «зажиточных» домах. У нас тут жил Василий ? наш дворник с женой и ребёнком. Два года тому назад пани Шебець уволила его, подозревая что он крутит «шуры-муры» с её сестрой. Это правда, я сам не один раз был свидетелем, как Ульяна ходила к нему, да и пан Коваль это видел. Хотя к предположению про «шуры-муры» он относился скептически. «Ульяна, ? говорил он, ?старая дева, она бросилась бы наутёк, если бы мужчина хоть