мосты и подземные переходы.

Радиоволны вдруг зазвучали традиционной русской музыкой, которую время от времени разбавлял «Интернационал» ? гимн всех трудящихся. Бесконечно повторяли, что благодаря Красной армии мы были освобождены от «буржуазного ига». Отныне мы свободны. Наступило утро светлого будущего.

Кроме новых мелодий, языка, имён, терминологии и радио, в городе появились и новые газеты: «Правда» и «Известия», большого формата, русскоязычные газеты, которые были напечатаны в Москве, и «Советская Украина», меньшего формата, на моём родном языке.

Как и радио, вся пресса объявляла нас вольными и свободными, чем мы благодарны коммунистической партии и её вождю ? «великому Сталину». На первых страницах размещались огромные портреты великого вождя с лучезарной, доброжелательной улыбкой. Ниже ? фотокарточки радостной толпы людей, благодарной за своё освобождение.

Объявления Народного комиссариата внутренних дел провозглашали первые приказы. Завтра все должны были выйти на свою прежнюю работу. Всё оружие и коротковолновые радиоприёмники необходимо было сдать в течении 24 часов. За неподчинение, было написано в объявлениях, будут строго наказывать.

Некоторым старшеклассникам было жаль заканчивать наши милицейские приключения. Мы же с Богданом облегчённо вздохнули, лишившись винтовок. Когда мы их сдавали в бывшем кабинете директора, Богдан спросил: «А твоя игрушка?» Он знал, что у меня есть револьвер, а я знал, что он увлекался латинскими поговорками, поэтому ответил: «Omnia mea mecum portand»[18]

Порядок в школе наводили целую неделю. Мы все старательно работали под руководством школьного уборщика. Ребята делали тяжёлую работу ? носили столы и лавки, а девочки чистили полы, стены, окна. Распространялись слухи, что по непредсказуемой новой системой новым директором школы будет уборщик. Как по мне, он это заслужил, почти всю жизнь скобля полы и туалеты.

Я вошёл в школу в день её официального открытия, переполненный любопытством и смешанными чувствами. Перед войной я всегда боялся пересекать вестибюль ? сверху на лестнице стоял суровый директор и поворачивал обратно тех из нас, у кого была мятая форма, грязный воротничок, или не должным образом прикреплена на левом рукаве синяя нашивка с серебряной окантовкой и номером нашей школы.

Я всё это вспомнил, когда переступил порог школы. А что, если тот бог мести где-то прячется, тайно посматривая на меня? Отлично! Пусть видит, что я не одел ни пиджак, ни галстук, а верхняя пуговица моей рубашки расстёгнута, а штаны помяты. Большинство ребят выглядели так же как я, в отличие от девочек. Так же как и перед войной, на них короткие юбчонки в складку цвета морской волны и выглаженные белые рубашки.

Я, наверное, опоздал, потому что когда зашёл в класс, все повернулись. Они засмеялись, увидев что я не учитель, но быстро замолкли, так как в нескольких шагах сзади меня внезапно появился преподаватель. Я уселся рядом с Богданом, за той же партой, что и до войны. Как и раньше, перед нами сидели две девочки: Нора, которая постоянно скулила, и Соня с «хвостиком», которая играла на мандолине в школьном оркестре.

В напряжённой тишине ожидания мы изучали нового учителя с головы до пят. Не было сомнений, кто он такой. С первого взгляда я узнал в нём «советчика», одного из множества гражданских, которые с недавнего времени начали прибывать из Советского Союза. Они появились, словно ниоткуда, в тот день, когда все общественные здания были взяты под охрану. Их легко было узнать по странной стрижке, мешковатой грубой одежде и тяжёлой поступи. В тёплые дни они единственные носили шапки из искусственного меха и серые ватники. Выглядели они все одинаково.

Войдя в класс, учитель молча смотрел на нас, словно изучая, с удивлением человека, который открыл полностью новый биологический вид. Было ему около тридцати ? коренастый с широким лицом, коротко стриженными волосами и безразличными, холодными, словно стеклянными, глазами. В отличие от наших довоенных учителей, он не имел ни пиджака, ни галстука. В своей чёрной облезлой «рубашке», он больше походил на строителя. Назвался он товарищем Владимиром Максимовичем Смердовым. Отчество для нас звучало удивительно и старомодно ? мы привыкли обращаться по имени и фамилии.

Немного осмотревшись, как бы собираясь с мыслями, он объявил, что является «гордым строителем коммунизма» и что сегодня уроков не будет. А теперь нам необходимо идти в спортзал на общее собрание. Новый директор, товарищ Валерия Ефимовна Боцва выступит с докладом.

Мы встали и пошли за ним.

Спортзал был достаточно большим, чтобы вместить все 12 классов? около пятьсот-шестьсот человек. Его паркет когда-то тщательно полировали, он пахнул мёдом. Уборщик, который этим занимался, использовал только пчелиный воск. Наше образование базировалось на греческом принципе: «В здоровом теле? здоровый дух», поэтому у нас ежедневно была гимнастика. Единственным исключением были воскресенья.

Воскресенья были особыми. Никаких уроков. В восемь утра коротенькая Служба Божья.

Временный престол соорудили в дальнем углу спортзала. Службу Божью проводили на старославянском языке, что придавало таинственности, но мешало пониманию. Ежегодно каждый класс ходил на исповедь и причастие. Исповедовали нас после полудня, в соборе св. Юра, а причащали в воскресенье в спортзале. Я не имел ничего против причастия. На голодный желудок кусочек хлеба с белым вином немного бил мне в голову, и я представлял себя среди белявых голубоглазых ангелов. Эти ангелы почему-то всегда напоминали Соню.

Но я ненавидел исповедь. Когда в последнюю субботу накануне войны я встал на колени перед исповедальницей, то не мог вспомнить ни одного греха за собой. Священник вылупил глаза, критически созерцал на меня через маленькое окошко, когда я промямлил, что мне не в чем исповедоваться. «Все мы грешные, сын мой, ? сказал он таким голосом, словно это он исповедовался мне. ? Попробуй вспомнить».

Я взаправду не мог, и чем больше он на меня давил, тем больше я отпирался. Он поднял глаза к небу, словно ища подтверждения, что я вру ? ещё один грех. «Ты что-то скрываешь, сын мой?? спросил он, и выпрямившись, добавил:? Не бойся признаться, Бог тебя простит».

Казалось, что белый накрахмаленный воротничок душит его. Я, очевидно, раздражал его, он терял терпение. В волнении я внезапно вспомнил, что когда-то читал в катехизе про «смертные грехи». Среди них было предостережение: «Не спи в ложе ближнего твоего». Когда я читал про это, то и представить себе не мог, что такое может быть грехом. Это наверно какая-то ошибка, думал я.

Прибодрившись, я сказал: «Отче, я спал в ложе ближнего моего».

Сначала он вёл себя так, как будто недослышал, потом наклонившись, чтобы лучше видеть меня, ошеломлённо, недоверчиво и с интересом спросил: «Ты??? В твоём возрасте!!!»

Покаянно опустив взгляд, я подтвердил: «Да, отче». В то же мгновение до меня дошло значение этого