признаюсь во всех преступлениях, которые были совершены в Лондоне за последние десять лет, и меня посадят в такую же камеру, может быть, и похуже.

– Изабелла, ну почему ты такая упрямая? – Трей провел рукой по волосам, и на его губах появилась еле заметная улыбка.

Теперь Эннабел видела перед собой прежнего Тримейна Шеффилда, настоящего Фалькона. Он крикнул тюремщику:

– Убирайся отсюда! Уверен, ты хочешь выспаться, чтобы завтра насладиться моей казнью.

Эннабел задрожала и бросилась в его объятия.

– Да, я всегда была такая упрямая. Как ты мог подумать, что я оставлю тебя сейчас? О, дорогой, я так скучала по тебе!

– Я тоже очень тосковал. – Фалькон так сильно прижал ее к своей груди, что она слышала биение его сердца. – Прошло совсем мало времени с тех пор, как мы расстались, но, клянусь, мне показалось, что прошла целая вечность.

– Мне тоже. Я мечтала о том, как снова буду с тобой, и о многом другом.

– Ты не рассказала мне о сделке с Лансфордом. Что ты обещала ему в обмен на эти несколько часов?

Эннабел коснулась рукой его груди в том месте, где черные волосы выглядывали из-под рубашки.

– Неважно. Я уже кое-что придумала. Я буду за пределами страны, когда Лансфорд поймет, что его обманули, – солгала Эннабел.

Трей прижал девушку к себе и вздохнул, зарываясь лицом в ее волосы.

– Пожалуйста, обещай мне, что Лансфорд никогда не будет с тобой.

– Обещаю, – прошептала Эннабел. – А теперь ты тоже должен пообещать мне кое-что. Забудь о том, что это тюремная камера. Мы проведем нашу последнюю ночь вместе…

– Мы только что поженились, и это наш медовый месяц, – подыгрывая Эннабел, продолжал Тримейн.

Он взял ее на руки и, осыпая поцелуями, закружил по комнате.

– Играет музыка. Ты помнишь, какая музыка звучала той ночью на балу?

– Бетховен. Мне кажется, это слишком серьезная музыка для медового месяца. Я бы предпочла Шопена.

– Кого?

– Извини…

Шопену тогда исполнилось только восемь лет. Он уже выступал с концертами, но в Англии о нем еще не слышали.

– О, я забыла. Когда я в твоих объятиях, мне все равно, какая играет музыка. Я таю от радости и счастья.

– Когда мы танцевали с тобой в первый раз, ты говорила не так. – Тримейн заглянул в глаза любимой.

При воспоминании об их первой встрече его лицо осветилось радостью.

– Маленькая взбалмошная янки.

– Южанка, пожалуйста! Вы, англичане, называете всех американцев «янки», а это слово очень оскорбляет выходцев из Джорджии.

– Хорошо. Этой ночью я буду называть тебя по-другому. Думаю, эти слова тебе понравятся больше. Дорогая, не пора ли нам в спальню? Вот и музыка закончилась.

– Давай закажем шампанское в номер. Для молодоженов его оплачивает хозяин гостиницы.

Тримейн подал ей руку, и Эннабел грациозно оперлась на нее. Новобрачные прошествовали по грязному полу к соломенному матрацу в углу.

– Знаешь, мне очень нравится эта гостиница. Она какая-то особенная. Здесь останавливаются только высокородные крысы.

– Да, но самое лучшее в ней – это предоставляемые услуги, – усмехнулась Эннабел.

Девушка протянула шампанское Тримейну и ждала, пока он откроет бутылку. Когда вылетела пробка, она захлопала в ладоши.

Они опустились на матрац, который, словно по мановению волшебной палочки, превратился в белое пушистое облако. Когда их губы соединились в поцелуе, Эннабел почувствовала, как медленно и завораживающе закружилась комната, словно волшебная карусель. Обняв возлюбленного и еще ближе наклонившись к нему, Эннабел прошептала:

– Когда-нибудь мы придем сюда снова.

Тримейн поднял голову.

– Так какие услуги здесь предоставляют?

Девушка тихонько вздохнула:

– Скоро узнаешь, но я говорю не о шампанском.

Этой ночью Эннабел испытывала сладостно-горькие чувства. Их физическая потребность друг в друге