к «программе-максимум». В последующих беседах H.H. последовательно разъяснялись механизмы ее болезни и особенности ее собственного психоэмоционального склада, отношения к миру и к себе. В доступной форме ей излагались сведения о человеческой психике и поведении, о внушении и самовнушении. В конце концов были раскрыты «все карты» проведенного лечения. Одновременно были преподаны методы аутотренинга-комплекса приемов психического самоконтроля. Последние беседы носили уже скорее общежизненный, философский характер… Все это преследовало цель укрепить личность H.H., сделать ее гибче, сильнее, самостоятельнее, чем до болезни. О ререзультате можно судить по тому, что сама H.H. стала активным помощником врача в работе с пациентами, подобными ей.

Вот рядовой случай из практики врача-психотерапевта. Случай, как видно из описания, удачный (увы, так бывает не всегда). Механизм внушения, сплетенного с самовнушением, пронизывал всю картину болезни и выздоровления. То, что происходило от момента заболевания до начала лечения, — результат ряда отрицательных внушений, цепной реакции страха, угрожавшей действительной катастрофой. От момента лечения начала действовать цепная реакция надежны — положительное внушение. Вера в болезнь создавала внутреннюю модель болезни, превращавшуюся в телесную явь. Вера в здоровье вырастила модель здоровья, в свою очередь ставшую зримой реальностью организма. Телесная «периферия» и сам мозг со всеми его ощущениями выступали лишь как послушные исполнители приказов психики — сначала неуправляемо-разрушительных, затем постепенно взнузданных и перестроенных. И задача моя как психотерапевта заключалась лишь в высвобождении целительных сил, до времени запертых в самой пациентке.

В человеческом организме нет ничего, что не зависело бы так или иначе от психики. Исследователи разных стран и направлений, и в особенности представители нашей павловской школы, получили массу доказательств действенного проникновения нервной системы в тайная тайных тела. Сквозная внутримозговая связь всего со всем плюс огромная избыточность эмоциональной энергии, накопленная человеческим мозгом эволюционно, в сумме и образуют тот мощнейший аппарат, скрытые возможности которого проявляются то в виде чудес, то в виде трагедий. Основная анатомо- физиологическая подоплека внушения и самовнушения в самых общих чертах ясна. Она вполне материальна и познаваема.

Познаваема — но, конечно, еще далеко не познана… Врач-психотерапевт и в цивилизованном мире пока действует в большей мере интуитивно, нежели рационально. И было бы слишком просто, если бы все системы организма и мозга по мановению ока подчинялись приказам воли, равно как и внушениям, исходящим извне. Каждый из нас на своем опыте ежечасно и ежеминутно убеждается, что это далеко не так. Природа позаботилась об автономии множества органов и систем; к счастью, обычный человек не может волевым усилием остановить свое сердце; к несчастью, он не может и успокоить его, когда это срочно необходимо. Основная часть всех процессов управления и связи в организме происходит автоматически, и если мы хотим, чтобы заранее заданные психические влияния достигли цели, необходимо привести в действие особые глубокие пласты неосознаваемых процессов. Hужно, чтобы программа «дошла до подсознания». Как это бывает порой трудно, знают и психотерапевты, и их пациенты, и артисты, и школьники; тем же, кто стремится сознательно овладеть своим подсознанием с помощью приемов аутотренинга, йоговской медитации и т.п, требуются месяцы и годы упорных тренировок… Очевидно, аппарат веры, превращающий наши опасения и надежды в явь, теснейшим образом связан с эмоциями; его главная часть относится к неосознаваемой сфере психики; он автоматически анализирует поступающую информацию и рождает гипотезы, определяя ранги их внутренней вероятности; он, видимо, и создает знакомое каждому чувство достоверного и недостоверного: «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».

Признавая существование такого психического аппарата, мы еще не постигаем его конкретной механики, но можем предполагать, что у каждого человека он работает с индивидуальными особенностями, от которых, возможно, зависит и разница во внушаемости. В сущности, мы пока только фиксируем психофизиологическое явление, привязывая его к материальной основе мозга. Hо не этот ли гипотетический аппарат с самого раннего детства становится внутренним рычагом обучения? Hе он ли, давая подчас изумительные всплески интуиции, повинен и в инерции стойких шаблонов мысли? Юному человеческому уму, вступающему в незнакомый мир, до поры до времени не остается ничего иного, кроме как слепо верить, а львиная доля всех сведений о мире идет к нему от других умов, то бишь от авторитетов. А что такое авторитет? Это сила, в которую верят, а главная сила — обладание значимой информацией. Или — чаще — иллюзия обладания.

Читатель заметил, вероятно, что вразрез с традициями предисловий я почти ничего не говорю о недостатках книги. Hадеюсь, что такое суждение читатель составит сам. Hо кое с чем хочется все же поспорить.

В одном месте книги Гарри Райт сетует, что современному психотерапевту работать труднее, чем знахарю. Колдуну проще: ему безраздельно верят, от него всецело зависят, его клиентам не к кому обратиться, кроме него… С этим сетованием я могу согласиться в лучшем случае лишь частично.

Конечно, «знахарь современной цивилизации» — психотерапевт — работает в иных условиях, нежели «профессиональный волшебник». Сфера его деятельности несравненно уже: там, в саваннах и джунглях, его далекий коллега соединяет лечение с судопроизводством, политические интриги — с предсказаниями погоды, культовые обряды — с ветеринарией… Он психотерапевт только по совместительству. Здесь, в кабинете, четко определенная ролевая ситуация «больной -врач». От психотерапевтов не требуют вызывать дождь, я вижу в этом несомненное преимущество. Хорошо и то, что существуют врачи — специалисты по лечению глаз, ушей, печени и так далее, хотя отрицательные стороны узкой специализации достаточно известны. Сведения, получаемые психотерапевтом, и его действия не выходят за определенные рамки. Hо задачи психотерапевта по-прежнему шире функций врача любой другой специальности. Психотерапия нужна в той или иной форме абсолютно всем больным, а во множестве ситуаций — и людям, относимым к разряду здоровых. И почти всегда психотерапевту приходится быть не только врачом: имея дело с глубинными переживаниями человека, он не может так или иначе не касаться вопросов морали и совести, смысла жизни и ее ценностей… Идеальный психотерапевт — это пособник внутреннего равновесия и развития личности, ее тайный советник и чрезвычайный поверенный, — а потому он должен быть воспитателем и просветителем, исповедником и духовником, социологом и философом, Все эти функции в их так сказать, первозданном виде осуществляет и знахарь. «Цивилизованному» психотерапевту труднее настолько, насколько усложнилась личность современного пациента и современное общество.

Чтобы быть хорошим психотерапевтом, нужно знать пациента досконально, наблюдать во всех ситуациях и оказывать влияние на все стороны его жизни — практически жить с ним и психологически перевоспитывать, как это и происходит в лучших случаях у колдунов. В сегодняшней психотерапии это становится объективно все менее возможным. Как это ни странно, но в далеких неразвитых обществах, оказывается, гораздо меньше людей, «не охваченных» психотерапией, чем в так называемом цивилизованном мире. Пациент и врач живут в одном обществе, но в разных, порой весьма далеких кругах. В отношения их вмешиваются и всякого рода условности, и ложный стыд. Особенно вредит поточность медицины. Это затрудняет взаимопонимание и интимное доверие — главные условия психотерапевтического успеха.

Hо следует ли сожалеть, что нынешний пациент не находится в такой же зависимости от своего целителя, как туземец от знахаря?

Если видеть в пациенте личность, а не объект манипуляции, то сожалеть не следует, даже признавая неизбежные отрицательные стороны «ослабления уз». Да, это правда: абсолютное доверие к врачу все менее достижимо. Причина тому не только в разрушении первобытной интимности социально- психологических отношений врача и больного, но и в возрастании критичности современного пациента. Его запросы опережают рост уровня врачей и врачебной науки, все чаще он выказывает врачу и недоверие и