Я был верующим человеком — то есть регулярно молился Азоиаксику, богу Сиборнала. Теперь мне пришлось уехать из этой страны, или, скорее, эта страна заставила меня уехать, изгнала меня, поскольку я не ускут. Я сам теперь вижу, насколько я не ускут. И более того, я вдруг обнаружил, что совершенно не верю в Бога. После того, как Бог ушел от меня, я почувствовал, как с моей души словно сняли камень.

В подтверждение своих слов Одим постучал себя по груди.

— Я говорю об этом только вам, потому что вы не ускутка.

Торес Лахл махнула рукой в сторону берега, мимо которого они проплывали.

— Этот жестокий край... эти ужасные животные... и все, о чем я думала... мой муж пал в битве... кошмар, который творился на этом корабле... все становится только хуже, год от года... Почему я не родилась во времена весны? Извините, Одим, — это так непохоже на меня...

Помолчав, он мягко сказал:

— Я вас понимаю. Я тоже пережил страшное горе. Моя жена, мои дети, дорогая Беси... Но я нисходил в паук, разговаривал с духом жены, и она утешила меня. Почему бы вам не обратиться к своему мужу в пауке, сударыня?

Она тихо ответила ему:

— Да, да, я уже спускалась к призракам и встречалась с мужем. Но он не таков, каким я бы хотела его видеть. Он утешил меня и сказал, что я должна найти свое счастье с Лутерином Шокерандитом. Он простил меня. Он так добр, все простил...

— В самом деле? Из того, что я слышал и видел, можно решить, что Лутерин вполне приятный и достойный молодой человек.

— Я никогда не смогу простить его. Я его ненавижу. Он убил Бандала Эйта. Как я могу принять его?

Торес Лахл вздрогнула от терзающих ее внутренних противоречий.

Одим пожал широкими плечами.

— Но если так советует призрак вашего мужа....

— Я женщина с принципами. Может быть, когда ты мертв, прощать легче. Все призраки говорят одинаковыми голосами, сладкими, как дух разложения. Наверное, я больше не стану входить в паук, это дурная привычка, нужно ее бросить... Я не могу принять мужчину, который превратил меня в рабыню — с какими бы намерениями он ни предлагал стать его женой. Никогда. Это будет противно моей натуре.

Одим накрыл руку девушки своей.

— Противно вашей натуре, в самом деле? Тогда вам стоит подумать о том, что за жизнь может ожидать нас, изгнанников, в новом мире, как пытаюсь представить это себе я. Мне двадцать пять лет и пять теннеров — я уже не зеленый юнец! А вы еще моложе. Олигархия старательно заботится о том, чтобы превратить весь мир в камеру пыток. Но явью это становится только для тех, кто позволяет себе верить в это.

Когда мы вышли на берег, чтобы убить тюленей — всего шесть из тысяч и тысяч, всего лишь! — мне вдруг представилось, до чего замечательным образом изменилось мое тело в предчувствии близкой зимы! Я нарастил на теле жир и изгнал из своей души бога Азоиаксика... — Одим вздохнул. — Мне трудно вести сложные беседы. Я гораздо ловчее управляюсь с цифрами. Ведь я всего лишь купец, понимаете, сударыня? Но метаморфозы, которые нам пришлось перенести — мне показалось, что это так прекрасно... что мы должны, просто обязаны, жить в согласии с природой и ее мудрой бухгалтерией.

— Вы считаете, я должна сдаться на милость Шокерандита, да? — спросила Торес Лахл, глядя Одиму прямо в глаза.

В уголках губ купца появилась улыбка.

— Харбин Фашналгид тоже смотрит на вас благосклонно, сударыня.

Они рассмеялись, и Кенигг, единственный выживший сын Одима, подбежал к ним и обнял. Одим наклонился и расцеловал сына в обе щеки.

— Вы удивительный человек, Одим, я всегда так считала, — сказала Торес Лахл, прикасаясь к руке Одима.

— Вы тоже замечательная — только не перестарайтесь, иначе это помешает вашему счастью. Так говорили в Кай-Джувеке в старые времена.

Торес Лахл склонила голову, словно соглашаясь, и в ее глазах блеснули слезы.

Когда корабль подходил к берегам Шивенинка, погода внезапно испортилась. Шивенинк был узкой полоской земли, страной, почти целиком состоящей в основном из прекрасных, но совершенно безжизненных горных цепей — то был Шивенинкский хребет, давший имя и самой стране. Хребет разделял земли Лорая и Брибахра.

Шивенинкцы были мирными и богобоязненными людьми. Казалось, весь их гнев иссяк в пору страшных первородных тектонических катаклизмов, породивших их горную страну. В укромном месте природной твердыни шивенинкцы построили артефакт, чудо света, придавшее их нации особую святость и устремленность, Великое Колесо Харнабхара. Это колесо превратилось в символ не просто Сиборнала, но всего мира.

Огромные киты высовывали из вод клювастые головы, чтобы поглядеть, как «Новый сезон» входит в воды Шивенинка. Внезапная метель, налетевшая на корабль, почти полностью скрыла из вида китов.

Последние дни плавания давались с большим трудом. Ветер свистел в снастях, волны били в борта и осыпали палубу ледяными брызгами; бриг раскачивался из стороны в сторону — игрушка во власти яростных волн. В густых сумерках, ужасно похожих на полную тьму — то был час заката Фреира, — морякам приходилось лазить по вантам. Из-за нового строения тел это было нелегко, руки стали неловкими. Моряки взбирались на мачты — мокрые, пронизываемые до костей ветром, избитые и измученные. Потом снова спускались на палубу, беспрестанно окатываемую волнами. Бесполезные паруса были убраны.

Команда была занята, и из-за острой нехватки людей Шокерандиту и Фашналгиду вместе с выжившими родственниками Одима приходилось работать у помп. Две помпы находились в центральной части корабля, на нижней палубе возле грот-мачты. Работать у помпы могли одновременно восемь человек, по четыре на каждую ручку. В маленьком помповом отсеке едва хватало места для шестнадцати человек. Волны беспрестанно обрушивались на верхнюю палубу, вода катилась вниз, и казалось, что все труды пропадают зря, что это никогда не кончится. Люди с проклятиями продолжали качать, помпы скрипели, словно злобные старухи, вода все лилась и лилась.

По прошествии двадцати четырех часов ветер начал стихать, барометр установился, волны перестали походить на горы. Медленно кружась, падал снег, со стороны суши ровно дул слабый ветер. На берегу не было видно ничего, хотя его близость ощущалась постоянно, словно там залегло какое-то огромное существо, окаменевшее, но готовое вот-вот проснуться от векового сна. Мореплаватели глядели в сторону берега, напрягая глаза, но ничего не видели в густом снегу.

На следующий день погода улучшилась, словно своим оркестром приветствуя их труды.

В зеленых водах вокруг плавали запорошенные снегом айсберги. Над головой сиял Беталикс. Спящее существо медленно пробуждалось, показываясь миру. Поначалу были видны лишь его ноги.

На фоне огромных голубовато-зеленых бастионов, чьи вершины терялись в облаках, корабль превратился в игрушку. Он, снова под всеми парусами, на отличной скорости шел вперед, на запад, и бастионы представали во всей красе. Эта горная страна не поддавалась пониманию, каждая вершина казалась выше предыдущей. Выходящие из моря огромные гранитные столбы словно были намеренно вырублены для важных целей человеческой рукой, с тем чтобы служить опорой уходящим почти вертикально вверх стенам скал. Тут и там за крутые склоны цеплялись деревья, находя укромные места в