пустыне, всякой, орошенной водою, ложбинки, чтобы разводить плодовые сады и огороды, или хотя бы только садики, грядки с цветами, овощами и целебными злаками – маленькие, в мертвом море камней, солончаков и песков, «Островки Блаженных», «Атлантиды». Каждого ессея душа – такой островок в пустыне мира, – как бы рай в аду.

Если мы верно угадали ночную душу «Атлантиды» – Преистории, – нашей дневной душе, «механике», противоположную, «магию», «теургию», – живую, «органическую» власть над природой, то и в этом ессеи родственны «Атлантам» – людям Преистории. Каждый день молятся они, «чтобы солнце взошло», заклинают его особой, «идущей от праотцев», магической молитвой-заклятьем, точно боятся, как бы оно не зашло навсегда.[362] Так же точно могли этого бояться и пещерные праотцы наши, «запуганные дети», во тьме Ледниковой ночи, после гибели первого человечества – Атлантиды-Потопа.[363]

Вот в каком смысле ессеи – пусть в истории вчерашние, – в мифе-мистерии, действительно, может быть, – «вечное племя», gens aeterna.

Нами так жалко потерянный ключ к огненно-водному таинству Крещения – погружения в Воду, Огонь, дух, – может быть, и находится у этого чудом уцелевшего обломка первого, как бы с потопного дня Атлантиды восставшего, человечества.

Каждый вечер, по заходе солнца, ессеи погружаются в воду, «крестятся», сообщает Иосиф Флавий, и тотчас после того, облекшись в белые одежды, вступают в особую, тайную, никому, кроме посвященных, недоступную горницу, где верховный предстоятель общины, эпимелет, совершая второе после крещения, святейшее таинство, благословляет хлеб и воду (вода вместо вина и в древнейшей Евхаристии первохристиан), и братья вкушают их в благоговейном молчании.[364]

Крестятся – причащаются: связь обоих таинств здесь очевидна; так же очевидно, что оба таинства – дохристианские, идущие, может быть, из той же неисследимой для нас, древности, чей уцелевший чудом обломок есть «вечное пламя» ессеев.

Вот что значит, по слову Саллюстия Мистика:

Это не однажды было, но всегда есть[365], —

или, говоря точнее: было однажды – есть всегда. Или по слову ап. Павла:

Это есть будущего тень, а тело во Христе (Кол. 2, 17), —

или, наконец, по слову Шеллинга: «всемирная история есть сон, чье содержание вечное, начало и конец, причина и цель, – Христос».

Поняли бы, может быть, ессеи, как никто из нас, бывших христиан, что значит катакомбная Рыба в водах Крещения, несущая хлеб и вино Евхаристии; что значит: «Рыбы Небесной божественной род, вкушающий пищи сладкой, как мед»; и Фестокая Рыба с Голубем, клюющим медвяную пыль с тычинок небесного лотоса; и в видении св. Терезы, Голубка в рыбьей чешуе вместо перьев, с ее ужасающей радостью. Все это, может быть, поняли бы ессеи, но, и поняв, не услышали бы и не увидели того, что увидел и услышал, когда открылось небо над Вифаварой, один-единственный во всем человечестве, от начала до конца времен, человек Иисус.

Знал ли Он ессеев?

Их должен был знать Иоанн Креститель. Мог ли не знать, когда столько лет прожил рядом с ними, в той же пустыне; так же молчал и ждал, как они; так же крестил, возвещая казнь мира огнем и спасение от огня в воде крещения?

Слишком невероятно, чтобы такие садоводы и огородники, как ессеи, жадные искатели плодородных земель в пустыне, миновали ущелье Крит, подземный рай. Если же были они там, то их наверное знал Иоанн и, вероятно, знал Иисус.

Странно молчит об ессеях Евангелие, но, может быть, естественно, как о слишком параллельно-близком и чудном, отделенном от него такою же стеклянною стеною молчания, как Иоанн Креститель от Иисуса Крестника. «Вид имеют детей, запуганных розгой учителя», может быть, и ученики Иоанновы, но не Иисусовы, «сыны чертога брачного, доколе с ними Жених»; будут и они иметь такой же вид, но только потом, когда Жених отнимется (Мт. 9, 15): в IV веке, церковный историк Евсевий уже не сумеет отличить египетских ессеев, терапевтов, от тамошних монахов-отшельников.[366]

Но если даже Иисус не знал ессеев, то воздухом их дышал всю жизнь.

Как было во дни Ноя… так будет и в пришествие Сына человеческого. (Мт. 24, 37.)

Если потоп есть «Атлантида», то Иисус о ней говорит в этом, все решающем для Него, слове о Конце.

Вспомним, что «Морской Путь», Via Maris, шедший с Крайнего Запада, от Столпов Геркулесовых, Атлантики, где погибла Атлантида, через Египет на север, мимо Назаретского холма и Тибериадского озера, – всей Иисусовой жизни путь.

Когда говорят пророки, – вот,

Я сам говорю, —

по незаписанному слову Господа.[367] Где же эти пророки, только ли в Израиле? Нет, во всем человечестве:

Многие придут от востока и запада. (Мт. 8, 11.)

«То, что сейчас называется христианством, было всегда, от начала мира до явления Христа во плоти», – по чудному слову Августина.[368]

Выпавшее звено между Христом и бывшим до Него «христианством» – вот что такое ессейство. Первый луч солнца Христова, может быть, – уже на белых одеждах Энгадийских Молчальников.

«Солнце слепых – Христос язычник» (Шеллинг.) Слепо идут к Нему, еще не видят Его, но уже крестятся в Него, причащаются Ему, от начала времен: только в тот день, 6 января 29-го года, когда «раскололись» небеса над Иорданом, – увидели.

И было в те дни: пришел Иисус из Назарета Галилейского, и крестился от Иоанна в Иордане. И, когда выходил из воды, тотчас увидел расколовшиеся небеса, и Духа, как голубя, нисходящего на Него. И глас был с небес: Ты – Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение. (Мк. 1, 9–1.)

Это Маркове свидетельство, идущее от Петра, вероятного свидетеля того, что произошло в Вифаваре- Вифании, повторяют Матфей и Лука, не прибавляя от себя почти ничего, только изменяя, на первый взгляд чуть заметно, если же вглядеться пристальней, то глубоко и значительно.

Что-то Иисус «увидел»,

: на этом одном слове, в свидетельстве Марка-Петра, зиждется все. Что бы ни увидел Иисус, Он это увидел один, и только через Него, Его глазами, тогда же увидел Петр, или от Него услышал потом. Видел ли еще кто-нибудь, этот вопрос и в голову не приходит вероятному очевидцу, Петру, должно быть, потому что это естественно выпало, исчезло из памяти его, так же как из поля зрения самого Иисуса в ту минуту исчезло все: ни Иоанна, ни народа; Он – один, с глазу на глаз, с тем, что или Кого видит.

Что же значит «увидел»? Было это и не было? Если мы не больше, чем только поверим, – если мы не узнаем, не увидим сами, что это было – было действительнее всего, что бывает, может быть в мире, то мы недалеко уйдем от нынешней ученой смердяковской «мифологии», «мифомании»: «про неправду все написано».