не смея говорить об этом открыто, каждый раз обрывали разговор.

Оба понимали: Марине требовался не только дом, где бы она могла жить в будущем, ей требовался и защитник. Она была опозорена, и злые языки будут преследовать ее всю жизнь, если никто не оградит ее от них…

Но Тристан не мог произнести тех слов, которых ждала от него Хильдегард.

Она долго не спускала с него глаз. Ей было известно, что дни ее сочтены, и никакая сила не может продлить их. Ее терзал страх за Марину.

Со слезами на глазах Хильдегард прикоснулась к руке Тристана, она плакала от стыда — еще раз ей приходилось униженно молить о помощи.

— Тристан… Это нужно ради счастья моей дочери…

— Я понимаю, Хильдегард, — с тоской проговорил он. — Но ведь я люблю не ее…

Он замолчал и отвернулся. Она всхлипнула, и этот звук поведал ему о ее удивлении, робкой надежде, искре радости… Наконец, она взяла себя в руки.

— У Марины нет никого, кроме тебя, — прошептала Хильдегард. — И ты единственный, кому я могу доверить ее.

Он резко повернулся к ней:

— А почему бы мне вместо этого не жениться на тебе? Тогда она станет моей дочерью!

Губы Хильдегард дрожали:

— О Тристан! Это ей не поможет! Ее ребенок все равно будет рожден вне брака, и она так или иначе будет опозорена. Ведь ей придется жить среди людей. Что же ей, носить на груди надпись, что в отрочестве над ней надругался негодяй? Люди этого не поймут. Они будут презирать ее. Не о такой жизни я мечтала для своей дочери!

— Но, Хильдегард, я не могу жениться на ней, она еще ребенок!

— В Европе нередко девочки ее возраста уже выходят замуж. Но прости меня, дорогой, я слишком многого требую от тебя. Ты и так сделал для нас больше, чем мог.

Он наклонился и погладил ее по бледной щеке.

— Ты знаешь, я не смогу дать ей любовь. И нормальную супружескую жизнь. Что будет, когда она вырастет? Неужели она должна прожить всю жизнь, так и не познав мужской любви? Ведь это несправедливо.

Хильдегард было тягостно говорить на эту тему, но выхода у нее не было.

— Мы оба с тобой понимаем, что Маринина душа искалечена на всю жизнь. Она никогда не примет физическую близость между мужчиной и женщиной. Ты — единственный подходящий для нее муж потому, что супружеская постель тебе не нужна.

— Дорогая, я уже не раз думал об этом и понимаю, что это был бы разумный выход. Но ты забываешь об одном…

— О чем же?

Его красивые глаза с грустью смотрели на нее.

— Неужели ты сама не понимаешь?

Хильдегард с трудом сдерживала слезы. У нее не было сил говорить, она взяла его руку и прижала к своей щеке.

— Я знаю, что не должен был говорить об этом. Я не хотел оскорбить своими словами женщину, которая совсем недавно стала вдовой. Оставим этот разговор, забудь все, что я сказал тебе сегодня.

Он встал на колени рядом с кроватью.

— Хильдегард, я прошу у тебя руки твоей дочери, — торжественно произнес он. — Обещаю быть ей хорошим мужем, исключая одну сторону супружеской жизни. Марина достойна счастья. Если ты отдашь ее за меня, я буду относиться к ее ребенку, как к своему собственному, и со временем он получит в наследство Габриэльсхюс.

Хильдегард лихорадочно терла глаза. Голос ее был почти не слышен:

— Тристан, Тристан, ты последний рыцарь! Мне очень жаль, что я взваливаю на тебя этот груз, но у меня нет выхода! Я должна быть спокойна за будущее моей дочери. Спасибо тебе, дорогой!

Тристан встал.

— Это я должен благодарить тебя, Хильдегард. Теперь посмотрим, как к этому отнесется Марина!

— Сейчас она не способна это понять, всего боится, но со временем она поймет.

Тристану хотелось верить, что Хильдегард не ошибается. Он постарался развеять тяжелое настроение, вызванное их разговором.

— Знаешь, больше всего в жизни меня огорчало, что у меня не будет детей. А теперь у меня будет ребенок. Со временем я привыкну считать ребенка Марины своим.

Хильдегард просияла.

Но Тристан знал, что этого никогда не будет. Марина была для него чужой. Конечно, он испытывал к ней сострадание, но ведь этого мало. Она была еще девочкой и питала к нему отвращение только за то, что он мужчина. И с ней ему придется прожить всю жизнь! К тому же к маленьким детям он был равнодушен. Будь это его ребенок, а не графа Рюккельберга… Тристану стало совсем не по себе, он готов был отказаться от своих слов.

Но один взгляд, брошенный им на Хильдегард, заставил его смолчать. Он прочел у нее на лице и чувство облегчения, смешанное с укорами совести, и стыд, и унижение.

Тристан поцеловал ей руку и пожелал покойной ночи. Он шел к себе, охваченный грустью, тревожась за возможный протест со стороны Марины и не питая радужных надежд на их счастливое совместное будущее.

Но больше всего его мучила потеря, которую ему предстояло пережить в недалеком будущем.

Хильдегард провожала взглядом его стройную фигуру. «Спасибо, мой рыцарь, — думала она. — Как бы ты ни просил, я никогда не забуду тех слов, которые ты хотел, но не сказал мне сегодня ночью. Они дадут мне силы, будут моим самым сладким воспоминанием».

— О, Господи, благодарю Тебя, что Ты позволил мне встретить такого человека, как Тристан, — прошептала она. Вспоминая свой унизительный брак, особенно каким он был последние годы, свое одиночество при дворе, болезнь, горькую судьбу Марины, Хильдегард была склонна верить, что все эти несчастья стали ее уделом по воле какой-то злой потусторонней силы. Жизнь Хильдегард была настолько беспросветной, что у нее не было бы сил бороться с судьбой, если бы не Тристан Паладин. А те слова, которые он так и не произнес сегодня ночью… Неужели ей нельзя тайно радоваться им?

Хильдегард считала, что и у нее тоже есть право на счастье!