шотландской королевы, поскольку на опыте доказало, что до той поры, пока живет эта ее противница, собственная ее жизнь ежечасно находится под угрозой.
В тот же день Елизавета поспешила распространить не только в Лондоне, но и по всей Англии известие, что она избежала нового покушения; поэтому, когда через два дня после отъезда французских послов прибыли посланцы Шотландии, которые, как мы видим, не слишком-то торопились, Елизавета ответила им, что они явились в крайне неудачный момент, так как она только что получила новое подтверждение того, что, пока жива Мария Стюарт, ее жизнь, жизнь английской королевы, находится в опасности. Роберт Мелвил хотел ответить ей, но Елизавета гневно объявила ему, что это именно он дал королю Шотландии зловредный совет вступиться за свою мать и, если бы у нее был такой советник, как он, она приказала бы отрубить ему голову. На что Мелвил сказал:
– Даже с риском для жизни я никогда не откажусь дать своему государю добрый совет. А отсечения головы, напротив, достоин тот, кто посоветовал бы сыну не препятствовать убийству матери.
Выслушав это, Елизавета велела послам удалиться и объявила, что вскоре сообщит им свой ответ.
Прошли четыре дня, а поскольку ответа так и не было, послы попросили прощальной аудиенции у той, к кому приехали, дабы узнать ее окончательное решение; королева согласилась принять их, и аудиенция прошла точно так же, как данная г-ну де Бельевру, – в упреках и жалобах. Наконец Елизавета поинтересовалась, а чем они могут гарантировать ее безопасность и жизнь, если она согласится помиловать королеву Шотландии. Послы ответили, что они уполномочены своим королем и всей знатью его королевства на то, чтобы убедить Марию Стюарт отказаться от всех прав на корону Англии в пользу своего сына и просить быть порукою этого обязательства короля Франции, а также всех государей и владетелей, ее родичей и друзей.
После этих слов Елизавета, совершенно не владея собой, что с ней случалось крайне редко, вскричала:
– Да что вы такое говорите, Мелвил? Ведь это же значит подарить моему врагу, имеющему право на одну корону, право на обе!
– Выходит, ваше величество считает моего повелителя своим врагом? – осведомился Мелвил. – А он пребывает в счастливом заблуждении, полагая себя вашим союзником.
– Нет, нет, – покраснев, спохватилась Елизавета, – я оговорилась. И если вы, господа, сумеете все уладить, то я, чтобы доказать, что считаю короля Иакова Шестого своим добрым и верным союзником, вполне склонна проявить милосердие. Так что старайтесь, а я буду стараться со своей стороны.
С этими словами она удалилась, и послы также отправились к себе, успокоенные блеснувшим им лучиком надежды.
В тот же вечер г-ну Грею, главе посольства, нанес якобы личный визит некий придворный и в беседе с ним сказал, «что будет крайне трудно сочетать безопасность королевы Елизаветы и сохранение жизни узницы; кроме того, ежели королева Шотландии будет помилована и когда-нибудь она или ее сын взойдут на английский престол, это поставит под угрозу жизнь членов комиссии, голосовавших за смертный приговор; по его мнению, есть лишь один способ все уладить: король Шотландии должен отказаться от своих претензий на английское королевство, а иначе Елизавете просто-напросто опасно сохранять жизнь шотландской королеве». Г-н Грей, пристально глянув на гостя, поинтересовался, не его ли государыня поручила ему высказать эти соображения. Однако придворный заявил, что сам дошел до этого и высказывает эти мысли как собственное мнение.
Приняв в последний раз шотландских послов, королева объявила, что «после долгих раздумий она не нашла способа сохранить жизнь королеве Шотландии и обеспечить при этом собственную безопасность, а посему не может помиловать ее».
На таковое заявление г-н Грей ответил, что «в таком случае, раз дело принимает подобный оборот, они имеют повеление своего государя заявить ей от имени короля Иакова, что все, что было совершено с его матерью, не имеет законной силы, понеже у королевы Елизаветы нет права судить королеву, такую же, как она, равную ей по сану и по рождению; вследствие всего вышесказанного они предупреждают, что сразу же по их возвращении, как только их государь будет осведомлен, чем завершилось их посольство, он соберет сословия и направит посланников ко всем христианским государям, дабы обсудить с ними, что они могут предпринять, дабы отомстить за ту, кого не сумели спасти».
Елизавета вновь вышла из себя и сказала, что не верит, будто их король поручил им говорить с нею подобным образом, но послы ответили, что готовы вручить ей это заявление в письменном виде, скрепленное их подписями; тогда Елизавета объявила, что направит посланника к своему доброму и верному союзнику королю Шотландии, дабы все это уладить с ним. Но послы сообщили ей, что их государь не примет никого до их возвращения. После этого Елизавета попросила их не уезжать в ближайшее время, поскольку она еще не приняла окончательного решения.
Вечером после этой аудиенции г-на Грея навестил лорд Хингли и, увидев у него превосходные пистолеты, привезенные из Италии, весьма их хвалил; сразу же после его отъезда г-н Грей попросил родственника лорда Хингли отвезти ему эти пистолеты в подарок. Молодой человек, крайне обрадованный столь приятным поручением, решил исполнить его в тот же вечер и отправился во дворец королевы, где жил его родственник, дабы вручить ему подарок. Однако едва он успел войти, как его задержали, обыскали и нашли при нем подаренные пистолеты. И хотя пистолеты не были даже заряжены, молодого человека подвергли аресту, правда, в Тауэр не отправили, а содержали под охраной в его собственной комнате.
На другой день разошелся слух, что шотландские послы тоже хотели убить королеву и что у убийцы были обнаружены пистолеты, которые ему вручил собственноручно Грей.
Этого оказалось вполне достаточно, чтобы у послов открылись глаза. Убедившись, что они ничего не в силах сделать для несчастной Марии Стюарт, послы оставили ее на произвол судьбы и уже на следующий день отбыли в Шотландию.
Как только они уехали, Елизавета послала своего секретаря Дейвисона к сэру Эймиасу Полету. Дейвисону было поручено вновь прощупать тюремщика в отношении судьбы узницы; королеву пугала необходимость публичной казни, и она вновь вернулась к давним замыслам насчет отравления или убийства Марии Стюарт, однако сэр Эймиас Полет заявил, что не впустит к Марии никого, кроме палача, но и тот должен будет представить приказ об исполнении приговора, составленный по всей форме. Дейвисон доложил его ответ Елизавете, и та, слушая его, неоднократно топала ногой, а когда он договорил, воскликнула, не в силах сдержаться:
– Проклятие! Этот щепетильный болван только и знает, что кричит без передышки о своей верности, но не желает доказать ее!
Елизавете пришлось решиться; она истребовала у Дейвисона приказ об исполнении приговора, а когда тот принес его, то, позабыв, что ее мать-королева кончила свою жизнь на эшафоте, с полнейшим бесстрастием поставила свою подпись, велела приложить большую государственную печать и со смехом сказала:
– Ступайте, объявите Уолсингему, что с королевой Марией покончено. Только сделайте это осторожно, а то он болен, и я боюсь, как бы он не умер от удивления.
Шутка была тем более жестокой, что Уолсингем, как всем было известно, являлся самым непримиримым врагом шотландской королевы.
Вечером того же дня, то есть в субботу четырнадцатого, был вызван во дворец родственник Уолсингема сэр Бил. Королева вручила ему смертный приговор и вместе с ним адресованное графам Шрусбери, Кенту и Ратленду, а также другим знатным дворянам, живущим в окрестностях Фотерингея, повеление присутствовать при смертной казни. Бил взял с собою лондонского палача, которого Елизавета ради такого экстраординарного случая велела одеть в черный бархат, и отбыл через два часа после получения приговора.
Мария Стюарт уже два месяца знала про приговор, вынесенный ей членами комиссии. В тот самый день, когда он был объявлен, ей сообщил о нем ее духовник, которому один-единственный раз позволили повидаться с нею. Мария воспользовалась этим визитом, чтобы передать со священником три письма, которые она тогда же и написала: одно, адресованное папе Сиксту V, второе – дону Бернардино Мендосе[38] и третье – герцогу де Гизу.[39]
