манили широкие просторы, которые скоро откроются перед ней; она подумала, что, вырвавшись на свободу, никогда не войдет ни в один дворец, а будет скитаться среди этих просторов. Но вскоре радость куда-то испарилась, и она почувствовала, как у нее тревожно сжимается сердце. Она поделилась тревогой с Мэри Сейтон, и девушка успокоила ее, но скорей из чувства долга, чем от убежденности.

Как ни медленно ползли часы, но время все-таки шло; после полудня по лазурному небу проплыли несколько облаков, и королева радостно показала на них своей подруге по заточению; Мэри Сейтон захлопала в ладоши, нет, не потому, что исполнялось предчувствие Марии Стюарт – просто, чем темней будет ночь, тем легче осуществить побег. Пока узницы следили за облаками, настала пора обеда – целых полчаса скованности и притворства, тем более тягостного, что Уильям Дуглас, видимо, в благодарность за утреннюю приветливость счел себя обязанным произнести несколько ничего не значащих любезностей, что вынудило королеву принять в разговоре чуть более живое участие, чем позволяло ее тревожное настроение; впрочем, Уильям Дуглас, кажется, не заметил, как и за завтраком, некоторой ее рассеянности.

Он вышел, и королева вновь бросилась к окну: час назад она видала несколько кудрявых облачков, а сейчас они затянули все небо, и оно уже было не лазоревым, а свинцовым. Итак, предчувствие королевы исполнилось. А дом на холме, еще видимый в сумерках, казался все таким же необитаемым.

Стало темно, и в домике, как обычно, загорелся огонь; королева поставила на окошке лампу, и огонь исчез. Мария напрасно ждала его появления, и это означало, что побег состоится ночью. Пробило восемь, потом девять, потом десять. В десять сменилась стража; Мария Стюарт слышала, как под ее окном прошел караул, как удалялись и затихали его шаги; примерно с полчаса было тихо, и вдруг трижды прокричала сова. То был сигнал, о котором говорил Джордж Дуглас, сигнал, что настал решающий миг.

Как всегда в подобных обстоятельствах, королева вмиг обрела силы; знаком велев Мэри Сейтон убрать решетку и привязать веревочную лестницу, сама она задула свет, прошла в спальню и в темноте на ощупь стала искать шкатулку с немногими оставшимися драгоценностями; когда же она вернулась, в комнате уже был Джордж Дуглас.

– Все идет прекрасно, ваше величество, – сказал он. – Ваши друзья ждут вас на берегу озера, Томас Уорден стоит на карауле у двери, и Бог послал нам темную ночь.

Королева молча протянула ему руку; Джордж преклонил колено и склонился к ней, но, когда коснулся губами, обнаружил, что рука Марии дрожит и холодна.

– Ваше величество, – умоляюще произнес он, – заклинаю вас, соберите все свое мужество, не позвольте, чтобы вами овладела слабость.

– Матерь Божия, заступница униженных, помоги нам, – прошептала королева.

– Лучше мысленно обратитесь к своим царственным предкам, – посоветовал ей Джордж. – Сейчас вам необходимо не христианское смирение, но сила и решительность королевы.

– О Дуглас! – с тоской воскликнула Мария. – Ворожей предсказал мне, что я умру насильственной смертью в тюрьме. Неужели настал час, когда исполнится это предсказание?

– Быть может, – ответил Дуглас. – Но лучше погибнуть королевой, чем жить в этом замке оклеветанной узницей.

– Вы правы, Джордж. Простите мне это чисто женское проявление слабодушия, – промолвила королева и после секундной паузы решительно произнесла: – Идемте!

Джордж подошел к окну, проверил, прочно ли привязана лестница, залез на подоконник и, держась одной рукой за прут решетки, протянул вторую королеве; она, столь же отважная, сколь недавно была боязлива, встала на табурет и уже поставила одну ногу на подоконник, как вдруг у подножья башни раздался крик:

– Кто идет?

Королева тотчас отпрянула – и инстинктивно, и потому что Джордж оттолкнул ее; сам же он свесился из окна, чтобы посмотреть, откуда исходит этот возглас, повторившийся второй и третий раз; дважды он оставался безответным, но после третьего ему ответил грохот и вспышка выстрела; тотчас же часовой на башне затрубил в рог, а другой зазвонил в колокол, и по всему замку послышались крики:

– К оружию! К оружию! Измена!

– Точно, измена! – воскликнул Джордж Дуглас, спрыгнув в комнату. – Презренный Уорден предал нас. Но не отчаивайтесь, ваше величество, – обратился он к недвижно застывшей, точно статуя, королеве, – что бы ни случилось, в замке у вас остается еще один друг, малыш Дуглас.

Только он произнес это, дверь распахнулась, и в комнату ворвались Уильям Дуглас, леди Лохливен, слуги с факелами и вооруженные воины.

– Ну, теперь вы мне верите, матушка? – воскликнул Уильям Дуглас и указал на брата, прикрывающего своим телом Марию Стюарт. – Смотрите!

Старая леди от возмущения не могла произнести ни слова. Наконец, обретя дар речи, она вскричала:

– Отвечайте, Джордж Дуглас, и немедля смойте обвинение, что пятном лежит на вашей чести. Скажите всего-навсего: «Дуглас всегда верен своему долгу», – этого мне будет достаточно.

– Да, матушка, Дуглас… – подхватил Уильям. – Но этот-то не Дуглас.

– Господи, ниспошли мне на старости сил, – воскликнула леди Лохливен, – чтобы перенести горе, что причинил мне один сын, и оскорбление, какое нанес другой! О женщина, рожденная под роковой звездой, – обратилась она к Марии Стюарт, – когда же ты перестанешь быть в руках дьявола орудием пагубы и смерти всякого, кто приблизится к тебе? О древний замок Лохливен, будь проклят тот час, когда эта колдунья переступила твой порог!

– Не смейте так говорить, матушка! – крикнул ей Джордж. – Напротив, да будет благословен тот миг, доказавший, что если есть Дугласы, не помнящие своего долга перед государем, то существуют и другие, которые никогда его не забывали!

– Ах, Дуглас, Дуглас, – пробормотала Мария. – Разве не я сказала вам эти слова?

– А вы помните, что я вам ответил на это, ваше величество? – спросил Джордж. – Что умереть за ваше величество – почетный долг каждого подданного, преданного вам.

– Так умри же! – вскричал Уильям Дуглас и с поднятой шпагой бросился на брата, но тот, стремительно отскочив назад, тоже обнажил шпагу и приготовился защищаться. Но в этот миг между братьями встала Мария Стюарт.

– Лорд Дуглас, ни шагу дальше! – приказала она, – Джордж, вложите шпагу в ножны, а если вы намерены воспользоваться ею этим вечером, то разрешаю вам применить ее только для того, чтобы выйти отсюда, и против всех, кроме вашего брата. Помните, мне еще нужна ваша жизнь, берегите ее.

– Моя жизнь, рука и честь принадлежат вам, ваше величество, и раз вы мне приказали, я сохраню ее для вас.

С этими словами он ринулся к двери с такой яростью и решительностью, что никто не осмелился задержать его.

– Назад! – кричал он слугам, загораживающим выход. – Прочь с дороги молодого Дугласа, или горе вам!

– Задержите его! – закричал Уильям. – Взять его живым или мертвым! Застрелите его! Убейте, как пса!

Несколько солдат, не смея ослушаться Уильяма, неспешно побежали вдогонку за Джорджем. Раздались несколько выстрелов, потом чей-то голос прокричал, что Джордж прыгнул в озеро.

– Сбежал! – воскликнул Уильям.

Мария Стюарт с облегчением вздохнула, а старая леди Лохливен воздела руки к небу.

– Что ж, – пробормотал Уильям, – благодарите небо за то, что вашему сыну удалось бежать. Бегство его покроет позором наш дом, потому что теперь все станут считать нас сообщниками предателя.

– Сжальтесь надо мною, Уильям, – ломая руки, простонала леди Лохливен, – сжальтесь над своей старухой-матерью! Или вы не видите, что я умираю?

И она начала оседать, но управитель и один из слуг подхватили ее.

– Мне кажется, милорд, – заявила Мэри Сейтон, – что сейчас ваша матушка нуждается в заботах не меньше, чем ее величество в отдыхе. Не полагаете ли вы, что вам пора удалиться отсюда?

– Ну да, чтобы дать вам возможность сплести новую паутину и поймать в нее какую-нибудь новую