которых сможете употребить его? А ежели нет, являться в таком виде перед женщиной – довольно странная манера. Впрочем, это не имеет значения, я ведь, как вам известно, слишком Стюарт, чтобы меня можно было напугать видом меча, даже обнаженного.
– Он здесь весьма к месту, миледи, – объявил Линдсей и, сняв меч из-за спины, поставил его перед собой и оперся локтем на перекрестье эфеса, – ибо он давно свел знакомство с вашей фамилией.
– Ваши предки, милорд, были достаточно отважны и верны нам, чтобы я посмела усомниться в ваших словах. Да, такой превосходный меч, надо думать, неплохо служил им.
– Да, миледи, неплохо, но только такую службу короли не прощают. Тот, кто велел его выковать, звался Арчибалд Первоначинатель, и он был вооружен этим мечом в тот день, когда, оправдывая свое прозвище, явился в шатер вашего предка Иакова Третьего, дабы арестовать его презренных фаворитов Кокрана, Хаммела, Ленарда и Торпикена, которых он приказал своим воинам повесить на Лодерском мосту на недоуздках. Этим же мечом он зарубил в честном поединке Спенса из Килспинди, который оскорбил его в присутствии короля Иакова Четвертого, понадеявшись на защиту своего государя, однако единственной защитой, на какую мог надеяться обидчик, оказался его щит, но этим мечом он был разрублен пополам. После смерти своего хозяина, случившейся спустя два года после поражения при Флоддене, во время которого полегли два его сына и две сотни воинов из клана Дугласов, меч перешел в руки графа Ангуса, и тот извлек его из ножен, когда изгонял из Эдинбурга Гамильтонов, причем столь стремительно и превосходно, что дело это получило название «подметание улиц». И наконец, ваш батюшка Иаков Пятый видел его блеск во время битвы на мосту через Твид, когда подстрекаемый вашим батюшкой Баклю захотел вырвать его из-под опеки Дугласов; так на поле сражения полегли восемьдесят воинов из клана Скоттов.
– Но почему же, – удивилась королева, – этот меч после таких подвигов не остался как память о победах в роду Дугласов? Надо полагать, у графа Ангуса была важная причина, ежели он решился передать вам этот новейший Калибурн.[28]
– Да, миледи, это была важная причина, – подтвердил Линдсей, не обращая внимания на умоляющие знаки, которые ему делал Мелвил, – и у нее хотя бы то преимущество над прочими, что представилась она совсем недавно, и вы еще не успели о ней забыть. А было это, миледи, десять дней назад на поле битвы в Карберри-Хилл, когда бесчестный Босуэл имел дерзость вызвать на поединок каждого, кто осмелится утверждать, будто он виновен в смерти короля, вашего супруга. И я тогда заявил – третьим по счету, – что он убийца. А поскольку он отказался биться с двумя другими под предлогом, что они всего лишь бароны, я, граф и лорд, готов был выйти с ним на поединок. И вот для того боя не на жизнь, а на смерть благородный граф Мортон отдал мне этот добрый меч. Так что, окажись Босуэл чуть самонадеянней или не так труслив, псы и стервятники уже давно насытились бы мясом, потому что этим добрым клинком я разрубил бы его на куски.
Мэри Сейтон и Роберт Мелвил испуганно переглянулись: события эти происходили совсем недавно, и память о них, если можно так выразиться, еще кровоточила в сердце королевы, однако Мария Стюарт с потрясающей невозмутимостью и презрительной улыбкой на устах бросила:
– Милорд, легко повергать противника, когда он не вышел на бой, и все же поверьте, если бы я унаследовала меч Стюартов, как унаследовала их скипетр, этот ваш клинок, какой бы длины он ни был, показался бы вам слишком коротким. Но оставим это, милорд. Поскольку вы здесь для того, чтобы рассказать нам про то, что вы собираетесь совершить, а не про то, что вы совершили, я позволю себе вернуть вас к делам более насущным, так как полагаю, что вы взяли на себя труд приехать сюда отнюдь не затем, чтобы приписать новую главу к испанским похвальбам господина де Брантома.[29]
– Вы совершенно правы, миледи, – отвечал побагровевший от гнева Линдсей, – и вы уже узнали бы цель нашей миссии, если бы лорд Рутвен не заставлял себя ждать. Впрочем, – добавил он, успокоившись, – ждать вам придется недолго: он уже идет.
Действительно, на лестнице послышались шаги, и при их звуках королева, с поразительным спокойствием воспринимавшая оскорбления Линдсея, залилась такой бледностью, что Мелвил, который не спускал с нее глаз, протянул руку к креслу, очевидно, намереваясь пододвинуть его и предложить ей сесть, однако она знаком дала понять, что не нуждается в помощи, и с деланым спокойствием обратила взгляд на дверь. Лорд Рутвен вошел в комнату. Впервые после убийства Риццио королева увидела сына его убийцы.
Лорд Рутвен был одновременно и воином, и государственным мужем, и в тот день его наряд указывал на обе стороны его деятельности; он был одет в полукафтан из буйволовой кожи, украшенный шитьем и достаточно изящный, чтобы в нем можно было показаться и при дворе, но в случае необходимости на него можно было надеть кирасу и идти в сражение; как и отец, он был страшно бледен; как и отцу, ему суждено было умереть молодым, а лицо его в еще большей степени, чем лицо отца, было отмечено зловещей печалью, по которой вещуны распознают тех, кого ждет насильственная смерть.
В лорде Рутвене сочеталось изысканное достоинство придворного с непреклонным характером государственного деятеля; полный решимости добиться от Марии Стюарт – и если нужно будет, даже силой – согласия на все требования регента, он, войдя, приветствовал королеву холодным, но почтительным поклоном, на который она ответила реверансом. После этого управитель придвинул кресло к массивному столу, на котором уже было приготовлено все необходимое для письма, и по знаку обоих лордов удалился, оставив королеву и ее подругу наедине с тремя посланцами. Королева, понимая, что стол и кресло приготовлены для нее, села и первой прервала молчание, казавшееся стократ более тягостным, чем любые слова.
– Итак, милорды, вы видите, я жду, – промолвила она. – Неужели весть, которую вы должны мне сообщить, настолько ужасна, что два таких прославленных воина, как лорд Линдсей и лорд Рутвен, не решаются огласить ее?
– Ваше величество, – отвечал лорд Рутвен, – я принадлежу к роду, и вам это известно, который не колеблется, когда нужно исполнить долг. Впрочем, мы надеемся, что пребывание в заточении подготовило вас к тому, чтобы выслушать послание, которое мы должны передать вам от имени тайного совета.
– Тайного совета! – возмутилась королева. – А по какому праву созданный мною тайный совет действует без меня? Впрочем, неважно, я готова выслушать вас и уже догадываюсь, что меня будут умолять о милосердии к людям, которые захватили власть, полученную мною от Бога.
– Ваше величество, – сказал лорд Рутвен, которому, похоже, была поручена трудная обязанность говорить с королевой, меж тем как Линдсей молчал и лишь возбужденно сжимал и разжимал кулак на рукояти своего длинного меча, – мне крайне неприятно, что я вынужден рассеять ваши заблуждения на сей счет. Я прибыл сюда отнюдь не для того, чтобы молить вас о милосердии, а, напротив, предложить вам от имени тайного совета прощение.
– Прощение мне, милорд? – вскричала королева. – Подданные предлагают прощение своей государыне! О, это до того ново и необычно, что изумление мое превосходит негодование, и потому, вместо того чтобы повелеть вам умолкнуть, как я, наверное, и должна была бы сделать, я умоляю вас продолжать.
– И я тем охотней подчиняюсь вам, миледи, – произнес, ничуть не смутясь, лорд Рутвен, – что прощение вам предлагается на определенных условиях, каковые приведены в этих актах, предназначенных установить в государстве спокойствие, жестоко подорванное многими вашими винами, и вины эти придется искупить.
– А будет ли мне дозволено, милорд, прочесть эти акты, или я должна, доверяясь тем, кто мне их привез, подписать их с закрытыми глазами?
– Нет, миледи, – отвечал лорд Рутвен, – тайный совет, напротив того, желает, чтобы вы ознакомились с ними, так как вы должны подписать их по собственной воле и без принуждения.
– Тогда прочтите их, милорд, поскольку мне кажется, что в ваши весьма необычные обязанности входит и оглашение их.
Лорд Рутвен развернул одну из двух грамот, что он держал в руке, и совершенно бесстрастным голосом начал читать:
– «С малых лет унаследовавшая корону Шотландии и призванная править королевством, я со всем тщанием занималась управлением государством, но сие было столь тягостно и трудно, что ныне я не
