кто уже занял мое место.

Леди Лохливен, надо полагать, собиралась дать язвительный ответ на этот намек на узурпатора Мерри, но тут в дверь без стука вошел тот самый черноволосый молодой человек и, даже не поклонившись Марии, приблизился к леди Лохливен.

– Миледи, – произнес он, склонясь в поклоне перед нею, – лодка, отвозившая моего брата, только что вернулась, и один из гребцов должен срочно передать вам наставление, которое лорд Уильям запамятовал сделать вам лично.

После чего он столь же почтительно поклонился старой даме и вышел, даже не взглянув на королеву, которая, уязвленная такой дерзостью, повернулась к Мэри Сейтон и с обычной своей невозмутимостью сказала:

– Сейтон, кажется, нам рассказывали об оскорбительных для нашей достойной хозяйки слухах, касающихся какого-то младенца с бледным лицом и черными волосами? Если этот младенец, как я догадываюсь, превратился в молодого человека, который только что вышел отсюда, то я готова засвидетельствовать каждому сомневающемуся, что он истинный Дуглас, и доказывает это если уж не храбрость, ибо у меня не было возможности убедиться в ней, то в любом случае наглость, свидетельства каковой он нам сейчас явил. Пойдемте, душечка, – продолжала королева, опершись на руку Мэри Сейтон, – не то наша гостеприимная хозяйка может счесть, что из учтивости она должна составлять нам общество, меж тем как нам известно, что ее нетерпеливо ждут в другом месте.

С этими словами Мария ушла к себе в спальню, а старая леди, еще не успевшая прийти в себя от ливня насмешек, которыми осыпала ее королева, удалилась, бормоча:

– Да, да, он Дуглас, и с Божьей помощью, я надеюсь, он это еще докажет.

У королевы хватило сил сдерживаться в присутствии врага, но едва она осталась одна, как тут же рухнула в кресло и, будучи уверена в единственном свидетеле своей слабости Мэри Сейтон, залилась слезами. Но ее можно понять: только что она была жестоко уязвлена; до сих пор еще ни один мужчина не приближался к ней, не выказав должных знаков почтения, и неважно, к чему они относились – к ее королевскому сану или красоте ее лица. А этот, на которого она, неизвестно почему, возлагала невольные надежды, оскорбил ее вдвойне – и как королеву, и как женщину. Поэтому Мария оставалась у себя до вечера.

Когда подошла пора обеда, леди Лохливен, как она и предупреждала, вступила в королевские покои, одетая в парадное платье и предшествуемая четырьмя слугами, несущими блюда, которые предназначались узнице на обед: следом за нею шествовал старый управитель замка с золотой цепью на шее и жезлом слоновой кости в руке, которые он доставал из сундука только в дни торжественных церемоний. Слуги поставили блюда на стол и в молчании ожидали, когда королева соблаговолит выйти; наконец дверь отворилась, но вместо королевы появилась Мэри Сейтон.

– Миледи, – объявила она, – ее величество весь день чувствовала себя нездоровой и ничего не будет есть, так что вам нет нужды задерживаться и ждать ее.

– Позвольте мне надеяться, – отвечала леди Лохливен, – что ее величество изменит свое решение. Но в любом случае я исполню свой долг.

После этих слов один из слуг поднес леди Лохливен на серебряной тарелке хлеб и соль, а управитель, который в отсутствие Уильяма Дугласа исполнял обязанности стольника, подал на серебряной же тарелке по кусочку от каждого принесенного блюда. Когда эта церемония была завершена, леди Лохливен осведомилась:

– Итак, ее величество сегодня не выйдет?

– Таково решение ее величества, – ответила Мэри Сейтон.

– В таком случае наше присутствие здесь бесполезно, – заметила старая леди, – но тем не менее стол накрыт, и если ее величеству что-либо потребуется, ей достаточно позвать.

После этого леди Лохливен столь же чопорно и торжественно удалилась, сопутствуемая четырьмя слугами и стариком-управителем.

Как и предвидела леди Лохливен, королева, уступая уговорам Мэри Сейтон, около восьми вечера вышла из спальни и села за стол; при этой трапезе ей прислуживала единственная оставшаяся при ней статс-дама; немножко поев, Мария Стюарт встала и подошла к окну.

Стоял один из тех великолепных летних вечеров, когда кажется, будто ликует вся природа; небо было усеяно звездами, которые отражались в воде, и среди этих отражений, словно самая яркая звезда, горел огонь в светце, установленном на корме лодки; он освещал Джорджа Дугласа и малыша Дугласа, которые лучили рыбу. Как ни хотелось королеве в этот вечер подышать свежим воздухом, вид молодого человека, который днем столь грубо оскорбил ее, произвел на нее такое впечатление, что она тотчас захлопнула окошко, ушла к себе в спальню, легла и вместе с подругой своего заточения прочла вслух несколько молитв. Однако она была настолько возбуждена, что не смогла заснуть, и через некоторое время встала, накинула халат и подошла опять к окну – лодки уже не было.

Часть ночи Мария сидела, блуждая взором то в безмерности небес, то в глубине вод, и хотя мучительные мысли не отпускали ее, все же и свежий ночной воздух, и эта безмолвная, тихая ночь принесли ей огромное физическое облегчение, так что утром, встав с постели, она почувствовала себя спокойной и умиротворенной. К сожалению, вид леди Лохливен, явившейся к завтраку, дабы исполнить свои обязанности, вновь вызвал у нее раздражение. Возможно, все прошло бы мирно, если бы леди Лохливен, попробовав все блюда, принесенные на завтрак, удалилась, а не осталась стоять возле буфета; однако ее намерение оставаться, пока будет длиться завтрак, которое, вероятней всего, было продиктовано почтением к королеве, Марией Стюарт было воспринято как несносная тирания.

– Душенька, – обратилась она к Мэри Сейтон, – ты, кажется, забыла: вчера наша любезнейшая хозяйка жаловалась, что она устает, когда стоит. Предложи ей один из двух табуретов, что составляют нашу королевскую меблировку, но смотри, чтобы это был не тот, у которого сломана ножка.

– В том, что обстановка замка Лохливен в таком скверном состоянии, – заметила старая леди, – виноваты короли Шотландии: в течение последнего столетия бедным Дугласам так мало перепадало от милостей их государей, что они просто были не в состоянии поддержать былой свой блеск хотя бы на уровне иных особ из простонародья, например, некоего музыканта, который, как поговаривают, в месяц тратил сумму, равную их годовому доходу.

– Тот, кто умеет брать сам, не нуждается в том, чтобы ему подавали, – ответила королева. – Дугласы, как мне кажется, ничего не потеряли, оттого что им пришлось подождать, теперь даже младшие сыновья из этого благородного рода могут быть уверены, что их ждут самые блистательные партии. Жаль, правда, что наша сестра королева Англии, как утверждают, дала обет сохранить девственность.

– Или что королева Шотландии, – вступила леди Лохливен, – не стала в третий раз вдовою. Впрочем, – заметила она, делая вид, будто собирается уходить, – говорю это не в укор вашему величеству. Католики считают брак таинством и потому стараются причащаться к этому таинству как можно чаще.

– И в этом их отличие от кальвинистов, – бросила Мария, – поскольку последние, не почитая его столь высоко, полагают, будто в иных обстоятельствах могут обойтись и без него.

После этой безжалостной насмешки леди Лохливен сделала шаг в сторону Марии Стюарт, сжимая в руке нож, которым она только что отрезала кусок мяса, поданного на пробу, но королева поднялась ей навстречу с таким спокойствием и таким величием, что старая леди то ли под влиянием невольного почтения, то ли устыдившись своего гнева, выпустила нож, который упал на пол, и, не найдя слов, чтобы достойно ответить и выразить обуревающие ее чувства, жестом приказала слугам следовать за ней, после чего с надменным видом, принять который помогла ей клокочущая в душе ярость, выплыла из комнаты.

Едва леди Лохливен покинула поле боя, королева вновь села за стол и, веселая и довольная одержанной победой, откушала с аппетитом, какого у нее не было с той поры, как она стала узницей, меж тем как Мэри Сейтон вполголоса сетовала, правда, в самых почтительных выражениях на полученный ее повелительницей от небес дар язвительного ответа, который наряду с красотой был одной из причин всех постигших ее несчастий; королева же, смеясь над этими замечаниями, говорила, что ей крайне любопытно увидеть, какое лицо будет у их хозяйки во время обеда.

После завтрака королева спустилась в сад; удовлетворенная гордость в какой-то мере вернула ей веселое расположение духа, так что, проходя через парадный зал и увидев на стуле кем-то забытую