наложил на плечи наказанному примочки из соленой воды, от которых раны должны были скорее зарубцеваться. Григорий пролежал три дня, обдумывая планы мести. Потом он опять приступил к исполнению своих обязанностей, и уже никто, кроме него, не вспоминал о том, что произошло. Более того, будь Григорий чисто русским человеком, он и сам позабыл бы об экзекуции, к которой столь привычны суровые дети Московии. Но, грек по крови, как мы сказали, он был скрытен и злопамятен.

Хотя Григорий был крепостным, характер его службы у генерала позволял ему определенную фамильярность, немыслимую для других слуг. Кстати сказать, парикмахеры во всех странах пользуются большими привилегиями у тех, кого бреют, возможно, потому, что те инстинктивно чувствуют свою зависимость от человека, который каждый день в течение десяти минут держит их жизнь в своих руках. Григорий пользовался, таким образом, известной безнаказанностью, и процедура бритья почти всегда приходила в приятной для него беседе.

Однажды, когда генералу предстояло ехать на парад, он призвал к себе Григория раньше времени. Пока тот как можно мягче водил бритвой по щеке хозяина, разговор невольно зашел о Федоре. Брадобрей отозвался о нем с большим уважением, что, естественно, побудило генерала узнать у слуги, не находит ли тот какие-либо недостатки в человеке, который распоряжался учиненной над ним экзекуцией.

Григорий ответил, что Федор – человек безупречный, если не считать гордыни.

– Гордыни? – переспросил удивленный генерал. – А я-то считал, что он начисто лишен этого порока.

– Лучше сказать, – честолюбия, – поправился Григорий.

– Какое еще честолюбие? – продолжал генерал. – Он доказал полное отсутствие такого честолюбия, поступив ко мне на службу. После того как он столь блестяще проявил себя во время последней кампании, он мог легко рассчитывать на место при дворе.

– Бывает честолюбие и честолюбие, – улыбаясь, возразил Григорий. – Одни мечтают о высоком положении, другие – о выгодном браке. Одни хотят все сделать сами, другие не прочь подняться на ступеньку с помощью жены и тогда смотрят выше, чем им положено.

– Что ты хочешь сказать? – воскликнул генерал, начиная понимать, куда гнет Григорий.

– Я хочу сказать, ваше превосходительство, – ответил тот, – что есть немало таких, что забывают свое место, когда к ним добры. Они начинают мечтать о еще более высоком положении, хотя и так уже настолько вознесены, что у них голова кружится.

– Григорий, – воскликнул генерал, – тебе может не поздоровиться. Ты выступаешь с обвинением; раз уж на то пошло, тебе придется представить доказательства.

– Клянусь Богом, ваше превосходительство, из всего можно выпутаться, коли за тобой правда. К тому же я ничего не сказал такого, чего не в силах доказать.

– Значит, ты продолжаешь утверждать, что Федор любит мою дочь?

– О нет, – возразил Григорий с лицемерным видом, присущим сынам его нации. – Это сказал не я, ваше превосходительство, а вы сами. Я ведь не назвал имени барышни.

– Тем не менее ты именно ее имел в виду, не так ли? А ну-ка изволь отвечать прямо, вопреки своему обыкновению!

– Так точно, ваше превосходительство, именно это я и хотел сказать.

– И ты смеешь утверждать, что он пользуется взаимностью?

– Боюсь, что именно так.

– С чего ты это взял? Отвечай.

– Во-первых, господин Федор не упускает случая поговорить с барышней Ванинкой.

– Они живут под одной крышей. По-твоему, он должен сторониться ее?

– Как бы поздно ни возвращалась домой госпожа Ванинка, он, если не сопровождает вас, обязательно выбегает подать ей руку при выходе из кареты.

– Федор дожидается меня – такая у него служба, – возразил генерал, начиная думать, что подозрения крепостного не имеют серьезных оснований. – Он ожидает меня: я ведь независимо от времени суток могу по возвращении отдать ему то или другое приказание.

– Дня не проходит, чтобы он не заходил к госпоже Ванинке, а ведь благосклонность к молодому человеку не в обычаях дома вашего превосходительства.

– Большей частью он ходит туда по моему распоряжению.

– Днем, – ответил Григорий. – А… ночью?

– Ночью? – вскрикнул генерал, вскочив и так побледнев, что вынужден был облокотиться о стол.

– Да, ночью, ваше превосходительство, – спокойно подтвердил Григорий. – А раз вы говорите, что я рискую головой, я уж пойду до конца. Пусть меня ждет наказание пострашнее, чем то, какому подвергли, но я не дам обманывать такого доброго хозяина.

– Подумай, прежде чем рот разевать, холоп. Я знаю твоих соплеменников; поэтому, если твои обвинения, продиктованные местью, не опираются на ясные, прочные и неоспоримые доказательства, ты будешь наказан, как подлый клеветник.

– Согласен, – ответил Григорий.

– И ты говоришь, что видел, как Федор входил к моей дочери?

– Я не сказал, ваше превосходительство, что видел, как он входил; я видел, как он выходил оттуда.

– Когда же?

– С четверть часа назад, направляясь к вашему превосходительству.

– Лжешь! – замахнулся на него генерал.

– У нас был другой уговор, ваше превосходительство, – ответил крепостной, отступая на шаг. – Я готов понести наказание, лишь если не представлю доказательств.

– И что это за доказательства?

– Я уже сказал.

– И ты думаешь, я поверю тебе на слово?

– Конечно, нет. Но я думаю, своим-то глазам вы поверите.

– Каким образом?

– Когда господин Федор окажется у госпожи Ванинки после полуночи, я приду за вашим превосходительством, и тогда после сами убедитесь, лгу я или нет. Пока же моя услуга вашему превосходительству может обернуться только против меня.

– Что ты хочешь сказать?

– Если я не представлю доказательств, значит, буду считаться подлым клеветником, это ясно. Ну, а если представлю, что я получу взамен?

– Тысячу рублей и вольную.

– По рукам, ваше превосходительство, – спокойно ответил Григорий, укладывая бритву в несессер генерала. – Думаю, недели не пройдет, как вы будете обо мне лучшего мнения, чем сейчас.

И он вышел, внушив своей самоуверенностью генералу, что тому грозит огромное несчастье.

Естественно, что с этой минуты генерал прислушивался к каждому слову, приглядывался к каждому жесту, которыми обменивались Ванинка и Федор. Однако ни со стороны адъютанта, ни со стороны дочери он не замечал ничего, что подтверждало бы его подозрения. Ванинка даже казалась ему еще более холодной и сдержанной, чем обычно.

Так миновала неделя. На девятый день, ночью, в дверь генерала постучали. Это был Григорий.

– Если ваше превосходительство отправится сейчас же к дочери, он застанет там господина Федора.

Генерал побледнел, молча оделся и последовал за слугой до двери в покои Ванинки. Оказавшись там, он жестом отослал доносчика, который, отнюдь не подчинившись этому молчаливому приказу, спрятался в коридоре за углом.

Оставшись один, генерал постучал. Ему никто не ответил. Но это еще ни о чем не свидетельствовало – Ванинка могла спать. Он постучал сызнова и услышал спокойный голос дочери:

– Кто там?

– Это я, – молвил генерал дрожащим от волнения голосом.

– Аннушка, – позвала молодая девушка, обращаясь к молочной сестре, которая спала в соседней комнате. – Открой моему отцу. Простите, батюшка, но Аннушке надо одеться, через секунду она выйдет к