— Это и есть ответ, мистер Квин. Мы все демонстрируем невротическое поведение.

— Вы злоупотребляете вашим Schufterei[145], если я правильно употребляю это слово.

Старик довольно рассмеялся.

— Я снова спрашиваю вас, герр профессор: какова была скрытая причина нервного расстройства Казалиса?

Зелигман молча попыхивал трубкой.

— Этот вопрос и привел меня сюда, потому что мне известны лишь поверхностные факты. Казалис рос в бедной семье. Он был одним из четырнадцати детей. Он отказался от своих родителей, братьев и сестер, когда богатый человек помог ему получить образование, а потом отказался и от своего благодетеля. Мне кажется, все в его карьере указывает на патологическое честолюбие, постоянное стремление к успеху — включая брак. Хотя Казалис всегда оставался верным профессиональной этике, его человеческая биография свидетельствует о расчетливости в сочетании с неутомимой энергией. А затем, на вершине карьеры, — внезапный срыв. Это наводит на размышления.

Старик ничего не сказал.

— После Первой мировой войны Казалис лечился якобы по поводу контузии. Была тут какая-нибудь связь, герр профессор?

Но Зелигман продолжал молчать.

— А что последовало за этим срывом? Казалис отказался от практики — одной из самых прибыльных в Нью-Йорке, — позволил жене повезти его в кругосветное путешествие, очевидно, начал поправляться, но в Вене, столице психоанализа, произошел новый срыв. Первый приписали переутомлению? А чему приписать второй, случившийся после увеселительного круиза? Это снова наводит на размышление! Вы лечили Казалиса, профессор Зелигман. Что было причиной его нервных расстройств?

Старик вынул трубку изо рта.

— Вы просите меня, мистер Квин, сообщить информацию, полученную мною в результате профессиональной деятельности.

— Веский довод, профессор. Однако можно ли говорить об этике молчания, когда молчание само по себе безнравственно?

Зелигман не казался обиженным. Он отложил трубку.

— Для меня очевидно, герр Квин, что вы приехали сюда не столько за информацией, сколько за подтверждением выводов, к которым вы уже пришли на основе каких-то неполных данных. Сообщите мне ваши выводы, и, возможно, мы найдем способ решения моей дилеммы.

— Хорошо. — Эллери вскочил, но тут же сел снова, принуждая себя говорить спокойно. — В возрасте сорока четырех лет Казалис женился на девятнадцатилетней девушке после долгого периода, посвященного исключительно работе, во время которого он избегал личных отношений с женщинами, хотя вся его профессиональная деятельность была связана с ними. В течение первых четырех лет их брака миссис Казалис родила двоих детей. Доктор Казалис не только лично вел медицинское наблюдение за женой во время беременностей, но принимал и первые, и вторые роды. Однако ни один ребенок родов не пережил. Спустя несколько месяцев после гибели второго ребенка у Казалиса произошел нервный срыв, и он забросил акушерство и гинекологию, чтобы больше никогда к ним не возвращаться. Мне кажется, профессор Зелигман, что, какие бы отклонения ни имелись у Казалиса, их кульминация наступила в родильном доме.

— Почему вы так думаете? — пробормотал старик.

— Потому что... Профессор Зелигман, я не могу говорить, используя термины вроде «либидо»[146], «мортидо»[147] и «эго»[148]. Но я обладаю определенным знанием человеческой природы в результате многолетних наблюдений, которые подталкивают меня к определенным выводам.

Я обратил внимание на тот факт, что Казалис повернулся спиной к своему детству. Почему? Его детство прошло с матерью, которая постоянно была беременной или возилась с малышами, с отцом- чернорабочим, постоянно делавшим беременной его мать, и кучей других детей, постоянно препятствовавших его желаниям. Я задал себе вопрос: не ненавидел ли Казалис своих родителей, братьев и сестер и не чувствовал ли из-за этого вину перед ними?

Учитывая избранную им карьеру, я снова задал вопрос: нет ли связи между его ненавистью к материнству и специализацией, непосредственно с ним связанной? Нет ли связи между ненавистью к многочисленному потомству родителей и решением посвятить себя науке, способствующей появлению детей на свет? Ненависть, вина — и защита от них. Я просто сложил два и два. Это дозволенный метод, герр профессор?

— Ваш математический метод приводит к излишним упрощениям, mein Herr, — ответил Зелигман. — Но продолжайте.

— Я сказал себе: не являются ли постоянно испытываемые в глубине души чувства вины и ненависти, подсознательная защита от них, ставшая сознательной и изощренной, фундаментальными причинами невротического поведения?

Перейдем к браку Казалиса. Мне кажется, что он сразу же создал новое напряжение или усилил старое. Даже для так называемого нормального мужчины сорока четырех лет брак с девятнадцатилетней девушкой после долгих лет, посвященных исключительно работе, явился бы источником беспокойства и конфликтов. В данном случае в жилах молодой жены текла голубая кровь новоанглийских аристократов. Она была утонченной, деликатной натурой, безусловно не имеющей опыта интимных отношений, как, полагаю, и сам Казалис.

Думаю, Казалис сразу же был вовлечен в конфликты, связанные с сексуальной неудовлетворенностью. Должно быть, у него периодически происходили случаи импотенции. А может, жена оказалась склонной к фригидности и вела себя холодно или даже враждебно. Он начал испытывать мучительное ощущение несостоятельности, возможно, обиды. Это вполне естественно. Казалис, будучи великолепным специалистом в области способствования биологическим процессам, не может овладеть техникой собственных супружеских отношений! К тому же он любит свою жену. Миссис Казалис очаровательная женщина — умная, сдержанная, красивая даже сейчас, в сорок два года, а в девятнадцать она, очевидно, отличалась необычайной привлекательностью. Казалис любит ее, как может любить мужчина, чей предмет страсти годится ему в дочери. Отсюда чувство неадекватности. Потом возникает тайный страх, что жена уйдет к молодому мужчине.

Эллери отпил немного кофе. Зелигман терпеливо ждал. Позолоченные часы на каминной полке заполняли паузы тиканьем.

— Страх усиливается, — продолжал Эллери, — благодаря разнице в возрасте, темпераменте, происхождении, интересах, специфике работы Казалиса, состоящей в помощи чужим женам производить на свет чужих детей и требующей частых отлучек из дома, особенно по ночам.

Страх распространяется, словно рак. Он выходит из-под контроля. Казалис становится подозрительным во всем, что касается отношений его жены — даже самых невинных — с другими мужчинами, прежде всего с молодыми. И вскоре страх превращается в навязчивую идею.

Эллери посмотрел в глаза старому венцу.

— Профессор Зелигман, испытывал ли Эдуард Казалис патологическую ревность к жене в первые четыре года их брака?

Зелигман подобрал трубку и стал тщательно выбивать ее.

— Ваш метод, мистер Квин, неизвестен науке, — с улыбкой сказал он. — Но меня он чрезвычайно интересует. Продолжайте. — Он вставил в рот пустую трубку.

— Наконец миссис Казалис удается забеременеть. — Эллери нахмурился. — Казалось бы, в этот момент страхи должны были отступить. Но Казалис уже преступил грань разумного. Беременность усиливает его ревность — он думает, что она подтверждает его подозрения. Казалис настаивает, что сам будет заботиться о жене, и, безусловно, ухаживает за ней преданно и внимательно. Но к несчастью, для созревания плода требуется девять месяцев. И все эти месяцы ему предстоит мучить себя вопросом: его ли это ребенок?

Казалис пытается сражаться с навязчивой идеей. Он ведет изнурительную борьбу. Но враг слишком