ничего старого – разрушено. Причалы оставались на месте. Башня стояла, как и в тот день, когда Варан впервые встретился с Подорожником. Войны, мятежи, голод и беззаконие, изувечившие Лесной удел, не смогли перехлестнуть через море и добраться до скучающего в межсезонье острова.
Повозка опустилась на площадь перед княжеским дворцом. Варан, на этот раз перенесший путешествие куда лучше, обменялся церемонными приветствиями с князем Круглоклык-ским – не с тем, что когда-то поразил Варана длинными седыми волосами, но с его сыном, похожим на слегка обновленную копию отца.
Рука князя дрогнула, принимая послание Подставки – едва-едва, почти незаметно. Читать письмо в присутствии Варана князь не стал.
Его проводили в покои дворца, где он никогда прежде не был. Неслыханная роскошь, о которой любили порассуждать скучающие поддонки, оказалась весьма скромной и старомодной: каменные скамьи, покрытые тюфячками, кованые подсвечники, запах сырости пополам с запахом благовоний. Железные зеркала отражали солнце под хитроумными углами, пропускали сквозь сосуды с цветной водой, и в подземелье рассеивался мягкий, приятный глазу свет.
Явилась княгиня. Варану по очереди представили княжеских детей, а потом усадили за стол – в этом было что-то наивно-семейное, крестьянское, он снова почувствовал себя путником, постучавшимся в чужой дом и попросившим ночлега. Под разными предлогами стали собираться горни: скука межсезонья была прервана незнакомцем на «крылатой повозке», никто не боялся – все любопытствовали…
Мой дом, думал Варан, сам себе не веря.
Его расспрашивали. Рассказывали о Круглом Клыке, беззастенчиво хвастались, что это за дивное место:
– Вы никогда не бывали у нас в сезон? Какая жалость! Вы не узнали бы острова. Здесь так зелено, а там, где сейчас облака, плещется море… У нас никогда не бывает штормов. Летом никогда не бывает дождей. Специально для гостей – танцы, пирушки, развлечения до утра… Катания на морских животных, например на серпантерах. Вы когда-нибудь видели серпантер?
Польщенные его вниманием, они рассказывали, едва удерживаясь, чтобы не перебивать друг друга. Они описывали летнее буйство шиполистов и ктотусов, своеобразие круглоклыкских деликатесов (а цены – вы удивитесь! – совсем скромные). Музыканты на дальнем конце стола перебирали струны, и улыбались, и кивали головами, будто говоря: все так, дорогой заморский господин. Все так. Круглый Клык – лучшее на свете место…
Варан всматривался в их лица. Он впивался глазами в каждую новую женщину, появлявшуюся в проеме двери; иногда это были горни, тогда их подводили к Варану и представляли, и он, поднявшись, склонял перед ними голову. Иногда это были служанки – тогда он следил за ними с особенным, болезненным вниманием. Служанки скользили вдоль стен, подавали воду и вино, меняли на столе кушанья. Они оставались в полумраке, Варану приходилось напрягать зрение, чтобы разглядеть их. Они уходили и появлялись, как тени; ни одна из них не была похожа на Нилу.
Потом появился князь. Его без особенных церемоний позвали за стол и вовлекли в разговор. Усевшись напротив Варана, князь принялся улыбаться и есть; он отлично владел собой, но Варан заметил красные пятна на жилистой шее, почти полностью скрытой высоким воротником.
Князь прочитал письмо Подставки с требованием выдать архивы. Князь был вне себя от бешенства. Ладони его потели, он то и дело вытирал их салфеткой с вышитым в уголке изумрудным гербом.
Обед закончился. Князь отрывистым жестом пригласил Варана следовать за ним; поднявшись по лестнице, вместо ковра устланной сухими водорослями, правитель Круглого Клыка и посланник Императора оказались в причудливо освещенной квадратной комнате – личном кабинете князя.
У стола сидел старый человек в темном одеянии, с тяжелой цепью на шее. Человек поднялся навстречу вошедшим и низко поклонился, придерживая цепь ладонью. Потом выпрямился – и они с Вараном друг друга узнали.
– Дознаватель Беломидий, – сказал Варан со слабой улыбкой. – Приветствую вас, господин Слизняк.
Крылама не желала идти вниз. Она вертела головой, будто желая взглянуть седоку в глаза. Будто желая сказать ему: там сыро и унизительно, там не место ни благородной птице, ни императорскому посланнику!
Варан настоял.
Облака поднялись и закрыли солнце. Все, что было надето на Варане, набралось воды и отяжелело. Внизу, в разрывах туч, показался кусочек серого моря, берег, каменный причал, чья-то лодка, замершая посреди неподвижной, рябой от дождя воды.
Крылама возмущенно закричала. Отряхнулась, едва не сбросив Варана, разбрызгивая во все стороны крупные серые капли.
Люди бежали с полей, со дворов, дети тыкали в небо пальцами: крылама в межсезонье, какая невидаль, какая радость, какое потрясающее событие…
Дождь щекотал лицо. И с непривычки тяжело было дышать густым, влажным, каким-то слежавшимся воздухом.
По веревочной лесенке он слез с седла, чувствуя себя мокрым и жалким. Вокруг толпились – на почтительном расстоянии. Смотрели, разевая рты. И никто не узнавал. Ни один человек, да Варан и сам узнавал немногих…
– Где винтовой Загор? – спросил, обращаясь сразу ко всем. И крепче сжал зубы, готовый услышать: «Умер». Или: «Разбился». Как это бывало с ним в снах – только на этот раз не удастся проснуться…
– Там, – замахало множество рук. – Это, у себя… на пружине… там… позвать?
– Нет, – Варан покачал головой. – Жена его? И снова пережил длинную, тягостную секунду.
– Там, – махали руки, радостно разевались рты. – Дома… Где ж ей быть…
Варан воткнул в песок трость с острием на конце – знак крыламе, что следует ждать, не сходя с места. Зашагал к поселку – сквозь толпу; перед ним расступались, освобождая дорожку.
