образом ожил – будто проснулся. Бросил пить, возился с малявками, обучая их грамоте, пел на свадьбах – можно сказать, стало все, как прежде…

Вот только леса, закрывающие небо, и переплетающиеся далекие дороги – прожилки на древесине – иногда снились Варану, особенно осенью, когда запах осенних плотов стоял над мокрым берегом и влажная блестящая кора казалась живой, погладь ее – инстинктивно дернется…

Отца не было дома. Малявок тоже не было – мать забрала с собой в поле. Внутри приземистого каменного здания царила сырость, разве что сверху не капало, и за то слава Императору.

Первым делом Варан нашел немного сушняка в тайнике (последние припасы перед началом сезона!) и развел в очаге огонь. Зашипели сырые дрова.

…Радужное сияние. Такое же, только не в пример тусклее, исходит от крупных денежных пластинок. Королевские маги кладут на деньги печать, которую никто на земле и на воде не в состоянии подделать. Варан много раз слыхал и от отца, и от плотогонов, и от купцов, да и от тех же рудокопов на Малышке – Империя стоит не на остриях мечей, не на крыльях летучей королевской гвардии, не на воле седых подземных магов, – а на легких пластинках императорских денег. Денег, которые не горят в огне и не тонут в воде, которым доверяет и поддонок и горни, денег, источающих радужное сияние…

Там, в подземельях имперской столицы, седые маги сидят за длинным столом, и у ножек их резных кресел лежат, свернувшись, их собственные чешуйчатые хвосты. Говорят, раз в семь лет маг сбрасывает хвост, в точности как ящерица, и тогда может ненадолго выйти на поверхность, показать себя людям, явиться на прием к Императору… А хвост потом вываривают в бронзовом котле и готовят снадобье, продлевающее жизнь на семь лет, ровно на семь, ни секундой меньше…

Стало быть, простуженный чужак не так давно спускался в подземелья к магам… Или верительную грамоту ему дали уже готовую? Кто он такой в этом случае? И почему путешествует низом?

– Вы бы присели, горни, – пробормотал Варан, делая вид, что очень занят очагом.

Гость не ответил. Варан обернулся. Горни топтался посреди комнаты, разглядывая ее с удивленной брезгливостью. Присесть? – читалось в этом взгляде. Куда? Заплесневевшие стены, влажная каменная скамейка вдоль стены, кучки соли в углах, портрет Императора – вернее, темная доска с очертанием человеческой головы, а внизу написано, что это Его раторское Вели Спо (надпись была такая же старая и облезлая, как сам портрет, и прочитать ее до конца еще никому не удавалось).

Варан уставился в огонь. Говорить не хотелось, да и не надо было говорить. Ради официального и полномочного сопляка отец пустит винт с половинной загрузкой, а значит, потеряет два дня торговли перед самым сезоном. Сверху кричат – воды, давай еще воды, резервуары неполные… Снизу кричат – налог, давай денег, винт принадлежит общине, а вода принадлежит Императору, как и все, что приходит с неба… Малышня будет давиться рыбой и выпрашивать морской капусты, но начнется сезон, и о жалобах забудут. В сезон никто не болеет, никто не ноет, в сезон даже целуются редко – не до того. Скорее бы сезон…

– А на Осьем Носу, – сказал горни за его спиной, – развести огонь всегда предлагают гостю.

– Почему? – спросил Варан просто затем, чтобы не показаться дерзким.

– Ты не знаешь? – искренне удивился гость. И тут же спохватился, будто все про Варана вспомнив: – А-а-а…

Куда уж нам, подумал Варан. Сырьем рыбу жрем, плевком умываемся, рукавом подтираемся. Провинциалы. Дикари.

– На Осьем Носу, – после паузы сказал горни, – много традиций с материка… А на материке до сих пор верят в того самого бродягу – Печника… Его еще называют Бродячая Искра. Верят, что в доме, где он разведет огонь… знаешь, что бывает? Не знаешь… Подвинься.

Бесцеремонно отпихнув Варана, гость присел рядом на корточки, протянул руки к огню:

– Ух ты… Как же вы тут одежду сушите?

– У нас не промокает, – буркнул Варан. Горни потрогал рукав его куртки:

– Ага… Как с крыламы вода, – и почему-то засмеялся.

– Это сытуха, я сам добыл, – сказал Варан, которому смех гостя показался обидным.

– Запасной нет?

– Что?

– Ну как там староста говорил: горячее питье… Сухая одежда…

– Староста говорил – пусть сам и дает! – выкрикнул Варан и тут же пожалел о своей несдержанности. Добавил тоном ниже: – Нету запасной. Ничего нету. Сезон на носу. Все растратили. У меня две сестры малые. Поле маленькое. Есть рыба соленая да воды вскипятить могу. Все.

– Давай воды, – жадно потребовал горни. – Давай рыбу. Хлеб есть?

– Репс…

– Давай репс. И еще… одеяла нет у вас? Просто сухого одеяла из пуха или из шерсти…

И, не дожидаясь, пока Варан дал согласие, принялся раздеваться. С наслаждением скинул на пол куцый плащик, снял мокрую куртку, сопя, стянул странного покроя рубаху, широкую, на завязках… Варан думал, что на этом раздевание окончится, но горни, нимало не смущаясь, снял штаны и развязал подштанники, и Варан, пряча глаза, поскорее протянул ему тканое одеяло.

– Ты чего? – горни будто только сейчас заметил темно-красный румянец на лице Варана. – Ой… Извини, если чем обидел, у всех, знаешь, свои нравы… Я думал, растаю в этой мокрести, – он с отвращением поддел ногой комок дорогого костюма на полу. – Давай скорее кипяточка, а то простужусь по-настоящему, князь, думаю, не обрадуется…

Мне, что ли, перед князем отвечать за твои сопли, подумал Варан тоскливо.

– Может, есть что-то подстелить на лавку? – поинтересовался гость.

– Что?