ответами; сам он так и не нашел Бродячую Искру. Более того – убедил себя, что его нет…
Варан засыпал. Дырявый полог защищал от ветра; до ночи было далеко, время убивающего мороза не пришло еще, и Варан спал, несомый тремя сотнями голубовато-розовых перламутровых мушек. Во сне его был Подорожник; он улыбался и говорил: вот видишь. Все получилось. Я просил тебя найти бродягу – и ты нашел…
И протянул Варану ожерелье – ниточку голубых и белых огней. Ожерелье стало расти, подниматься над горизонтом, залило все вокруг сине-белым светом, наполнило чувством опасности…
Варан проснулся. Снег под санями скрипел слишком тихо и как-то неуверенно. Третья сотня мушек по- прежнему тянула вперед, зато вторая и первая снизились, почти касаясь снега.
Варан поднял голову.
Трехлапец возвышался, как дерево у дороги, и издали мог в самом деле показаться толстым деревом. Две передних ступни – ласты-снегоступы – обрушили снежную стенку и теперь стояли на рыхлой обочине – «пятки вместе – носки врозь». Третья нога утопала в снегу.
Тягуны повернули направо – подальше от неподвижной громадины. Сани въехали носом в снежную стену и остановились.
Трехлапец жалобно застонал. Этот замирающий стон означал крайнюю степень ярости, голод и желание нападать.
Варан нащупал факел на дне саней. Поразился собственной беспечности – факел лежал, приваленный свежими еловыми ветками; трехлапец изогнулся над дорогой и протянул к Варану единственную руку с двумя длинными белыми пальцами.
Между пальцами проскочила синеватая молния.
Варан щелкнул «искрой», первый раз – вхолостую. Следовало заверещать, тонко и противно, резкие высокие звуки если не пугают трехлапцев, то, по крайней мере, заставляют их задуматься. Но голоса не было. Варан снова щелкнул «искрой», факел занялся, сразу стало светло и жарко…
Молнии между пальцами твари били белым и голубым. Варан выпрямился в полный рост и поднял факел над головой.
– И что, подпалил?
Так называемая гостиница оказалась большим снежным строением, рассчитанным человек на двадцать путешественников. Варан был здесь один, жался к очагу и никак не мог согреться. Смотритель перекрестка, в это время года скучающий и праздный, явился скрасить его одиночество – и потешить собственное любопытство.
– Подпалил, да?
– Не так чтобы очень, – нехотя признался Варан. – Жив – и то спасибо. А сотня тягунов – сдохли. Шлеи отрезал, там и бросил…
– Сотня тягунов – это не птичкины сопельки, – степенно заметил смотритель. – Откуда у тебя упряжка?
– Купил.
– Да? Богатый ты бродяга, редко таких видел…
– А много видел бродяг?
– Летом тут санный путь – туда-сюда, купцы, посыльные, почтари, только успевай приглядывать. Сейчас вот… скучно.
– Никто не ходит? Совсем?
– Нет, почему… был один. Не такой богатый, как ты, – его почтарь Фолька привез. Дождался другого почтаря, из Приморок, и с ним опять же уехал. С неделю назад.
– С неделю?!
– Торчал он тут всего-ничего, шесть дней… На семь ночей топлива у меня купил. Почтари, они в такое время тягунов не гоняют. Вот и тебя чуть трехлапец не съел…
Тонкие сосульки на потолке звякали в такт его голосу.
Печка горела вполсилы, влажные еловые ветки на полу замерзали, похрустывали при каждом шаге, как битое стекло.
– Приморки – это где? – спросил Варан.
Море в этих местах похоже было на моллюска, локрьггого раковиной. Слой льда в несколько человеческих ростов – слоистый, ноздреватый, матовый – никогда не сходил со своего места. Море, спеленатое и обездвиженное, оставалось свободным и в тюрьме – дышало под панцирем, и ритм его жизни напоминал чередование сезонов и межсезонья.
Был отлив. Дорога уходила в прорубь, более похожую на колодец. Варан шел, двумя руками придерживая сани. Тягуны ползли по косому деревянному настилу – вниз и вниз, в зеленоватую темноту.
Колодец закончился. Настил сделался похожим на трап. Каждый звук отражался от внутренней поверхности льда, черным брюхом нависавшего над головой, – поскрипывание настила, шорох полозьев и мушиных лапок, шаги… Наконец выехали на дно; Варан разбежался, толкая сани, тягуны – две сотни, ослабевшие и мокрые, – взлетели. Варан поднял над головой фонарь.
Лед был, как потолок в высоком зале. С него свисали толстые пупырчатые сосульки. Вспыхивали, переливаясь цветными искрами. Отбрасывали тени. Варан как будто летел над заснеженным лесом – летел, перевернувшись вниз головой. Похожее ощущение он испытывал когда-то в юности, зависнув кверху ногами между голубым небом горни – и слоем облаков, закрывающим поддонье.
Дорога здесь была легкая, раскатанная, тягунам не приходилось выбиваться из сил. И здесь было
