ковбоев были шерстяными, шерсть хорошо регулировала температуру тела, поглощая излишнее тепло, и в этом отношении она выгодно отличалась от других тканей, включая хлопок.

Когда эти парни получат, наконец, в свою власть стадо, каждый из них займет положенное ему место. Два ковбоя станут во главе, и их обязанностью будет направлять стадо. Другая пара станет замыкающей, она поскачет сразу вслед перегоняемым животным, не позволяя отставать слабым особям и защищая тылы от индейцев и лихих людей – угонщиков скота. Эти два ковбоя должны быть лучшими стрелками в отряде. Наконец, последние два всадника вместе с Кейном и Уэйдом поскачут по сторонам перегоняемого стада, сдерживая его и не давая разбежаться в разные стороны.

– По мнению Уэйда, – проговорила Шторм, – Джеб и я будем только путаться у всех под ногами.

Солнце уже выглядывало из-за отрогов восточной цепи гор, изливая на землю яркие лучи. День вступал в свои права. Когда мужчины тронулись со двора, а за ними последовала повозка, нагруженная съестными припасами, и табун сменных лошадей, Шторм поставила пустую чашку на перила веранды. Она подхватила свою седельную сумку и прошла к загону, где Джеб уже оседлал Бьюти и ждал девушку.

– Этот длинноногий Мэгэллен, видно, стал сегодня не с той ноги, – проворчал Джеб, помогая Шторм подняться в седло. – Он не произнес ни единого слова, прибыв сегодня к нам на ранчо. Я сказал ему: «Чудесное утро, не правда ли, Уэйд?» И вы думаете, он хоть что-то ответил мне? Нет, черт побери. Он сердито взглянул на меня и заругался на какого-то ковбоя. Причем по пустяку. Кейн, так тот просто опустил голову и усмехнулся довольно ехидной улыбкой. Полагаю, этому Уэйду невмоготу думать о предстоящих долгих днях трезвости и воздержания.

– Не обращай внимания на этого дикого койота, – произнесла Шторм, удобно усаживаясь в седле и беря в руки поводья. – Он просто перебрал прошлым вечером, и у него раскалывается голова.

– Я в этом ни вот на столечко не сомневаюсь, – пробормотал Джеб, подымаясь в седло. – Он очень падок на выпивку.

Они пришпорили своих коней и пустили их галопом вслед за отрядом, возглавляемым Кейном и Уэйдом.

– Доброе утро, сестренка, – Кейн широко и радостно улыбнулся Шторм. – Ты выглядишь сегодня просто отлично – у тебя здоровый цвет лица, как говорится, кровь с молоком.

– Спасибо, Кейн. Я действительно чувствую себя хорошо. А как настроение у тебя, Уэйд?

Она взглянула мимо Кейна на его друга, сидевшего с окаменевшим лицом и напряженной спиной неестественно прямо в седле.

Уэйд пробормотал в ответ что-то нечленораздельное, и Шторм шаловливо улыбнулась.

– Неужели правда, что у Джози – так говорят люди – прошлой ночью разболелась голова, и она отослала тебя домой?

Уэйд на эти колкости не ответил ни слова, он все так же неотрывно смотрел вперед, а на его застывшей щеке нервно играл мускул от сдерживаемой злости и досады. Тогда Шторм обратилась к Кейну:

– Послушай, ты бы поговорил со старухой Джози, предупредил бы ее, чтобы она как-то привела себя в порядок, иначе она потеряет своего мужика.

– Ты так думаешь? – с сердитым видом спросил Кейн, но смеющиеся глаза выдавали его. – Но что если ее организм уже так износился, что его не приведешь в порядок? В конце концов, ей уже тридцать два года и, учти, что она была… э-э… подружкой Уэйда с тринадцатилетнего возраста.

– И не забывай, что она на протяжении всех этих лет была подружкой многих других мужчин, – прибавила Шторм, а затем глубоко демонстративно вздохнула. – Несчастная старуха, у нее, по-видимому, все эти дни страшно болела голова.

– Ты так считаешь?

– Я так считаю.

– А я считаю, что вам обоим пора заткнуться, – прорычал вдруг Уэйд и, пришпорив своего жеребца, галопом поскакал вперед по дороге. Вслед ему раздался звонкий смех Шторм и громкий хохот Джеба.

У Шторм разламывало все тело, казалось, что каждая клеточка ее организма смертельно устала от долгого пребывания в седле, когда перед самым заходом солнца путники начали устраиваться на ночлег и разбивать лагерь. Шторм уже не помнила, когда она в последний раз так долго – почти целый день – проводила в седле. Выехав сегодня рано поутру, они сделали только один привал, чтобы перекусить: Куки подал холодный завтрак. Шторм изо всех сил пыталась не хромать, когда они с Джебом отводили своих коней на водопой к маленькому притоку Платта, протекавшему неподалеку от дороги. Шторм чувствовала, что Уэйд наблюдает за ней, отыскивая такие признаки в ее поведении, которые бы неоспоримо доказывали, что она не в состоянии продолжать путь.

Лошади с жадностью пили воду, пофыркивая время от времени.

– Иди-ка вон туда в кусты, – сказал Джеб, – и сделай там все, что тебе нужно. А я постою здесь и покараулю, чтобы тебе никто не мешал.

Шторм смущенно улыбнулась и пошла по направлению к зарослям, зная, что может полностью положиться на старика – он не подведет. К тому времени, когда они вернулись в лагерь, ведя лошадей под уздцы, расседлали их, обтерли крупы клочками травы и стреножили, Куки позвал всех на ужин:

– Подходите и берите свою порцию.

Это был их первый ужин и ночлег в пути.

На вопрос Кейна о ее самочувствии, Шторм удалось выдавить улыбку и ответить, что чувствует она себя просто замечательно. Она старалась сосредоточить все свое внимание на тарелке с тушеным мясом и поджаренным хлебом, притворяясь, что вовсе не замечает сардонического взгляда Уэйда, брошенного на нее. Он прекрасно знал, как болели все ее мышцы, что ее ноги и спина превратились в одну большую рану и причиняли ей нестерпимое страдание.

И, черт бы побрал его, он радовался этому! Так, во всяком случае, думала Шторм. «Его, по-видимому, бесконечно бесит тот факт, что он оказался не прав. Ковбои и не думают драться друг с другом из-за меня». Действительно, на протяжении всего дня никто из мужчин не сделал ни единой попытки приблизиться к ней или заговорить. И она сама ни разу не пожаловалась, не заныла и не заплакала.