месторождениями тяжелых металлов и благополучно сделаться одними из самых богатых людей в Галактике.

Кобальт, настоящий фанатик инженерно-конструкторского дела, настаивал на немедленном возвращении и детальном изучении редкой находки в стационарном техническом центре на родной планете.

Фелл был одержим идеей помощи слаборазвитым народам и призывал выполнить хотя бы первый пункт намеченной программы, прежде чем разворачивать дюзы.

Айзон, пытаясь суммировать все суждения, признавал необходимость работы по программе, но при этом не допускал и мысли об использовании звездолета «Овен». Устройство, располагающее столь большими мощностями, могло представлять реальную опасность для целых планет, а значит, по формальным признакам, считалось оружием массового поражения и являлось собственностью Лиги Миров. Без согласования с Высшим Советом Лиги, строго говоря, не стоило даже активизировать двигатель уснувшего в межзвездной пустоте неведомого корабля. Нивелла поддержала позицию Айзона, потому что на том этапе поддерживала своего молодого мужа во всем.

Но тут Инна высказала особое мнение. Зачем осваивать новые миры, зачем советоваться с кем-то, для чего непременно изобретать что-то новое, когда им в руки попало это, когда перед ними огромный выбор уже освоенных миров, во главе которых они легко могут встать? Неужели никому не хочется насладиться настоящей, безраздельной, заслуженной властью? «Стать диктаторами?» — удивились все. «Зачем? — возразила Инна. — Давайте станем для этих людей богами. Благодетелями, пришедшими с неба. Нам будут поклоняться, а мы понесем в народы свет знаний и радость материального благополучия».

Звучало красиво. И мнение Инны было рассмотрено как один из возможных вариантов. Поначалу. Однако командиром на корабле формально считался Кобальт, отец Инны, души в ней не чаявший. Он очень быстро принял сторону дочери, отказавшись от возвращения назад.

И вот чем ближе подлетали они к самому первому из обитаемых миров, а им и оказался Иолк, тем яснее делалось, что все шестеро заболели манией величия. Им хотелось стать богами.

И они стали ими.

Поначалу все было неплохо. Жизнь на планете действительно улучшалась при их ненавязчивом мудром руководстве. Они не рвались пока к публичной власти, а лишь передвигали фигуры на шахматной доске Иолка, сами оставаясь в тени. Вдохновленные результатами, они расширили круг деятельности: Сулели отправился на Эгриси, Кобальт и Инна — на Дельфу.

На известном этапе кто-то из шестерых должен был открыть гиперпереход, о котором вообще-то знали (хоть и молчали) даже малообразованные местные жители. Открыл его Кобальт, и как раз рванавр помог им с Инной попасть на Дельфу. Ведь Сулели не вернулся в обещанные сроки и даже на связь не выходил. Пятеро оставшихся лишились своего корабля, то есть «Пинты». А звездолет «Овен» был, конечно, очень ценным, но не летающим. К сожалению, ни опытнейший специалист по космической технике Нивелла, ни физик Фелл, ни гениальный инженер Кобальт не сумели оживить чуждую конструкцию.

Итак, Кобальт с Инной ушли через рванавр на другую планету. Вернулись они скоро, но уже втроем. Третьего звали Тюдор. Он тоже называл себя богом, уверял, что таких, как он, много, что миссионерство — обычное дело для лучших представителей человечества, и полунамеками, но с каждым разом все прозрачнее предлагал им не останавливаться на достигнутом, а стремиться к абсолютной власти над всем миром.

Идея оказалась заразительной, можно сказать, заразной. Однако все понимали, что в первую очередь требуется исправно работающий «Овен». Тюдор проявил недюжинные знания в этой области, облазил весь корабль и объявил, что звездолет управляется силою мысли, а потому для пользования им необходимо провести небольшую, но важную операцию на мозге любого, кто хочет стать пилотом — вживить крошечный датчик. «У меня такой датчик есть», — сообщил Тюдор и продемонстрировал, как он включает различные системы в звездолете, решительно ни к чему не прикасаясь руками. Было это эффектно, но сама мысль об операции на мозге настораживала всех.

Прежде чем дать согласие, оставшиеся пятеро из экипажа «Пинты» долго совещались, пытаясь как можно яснее представить себе, кто такой вообще этот Тюдор. О галактических координатах Дельфы ни Кобальт, ни Инна внятно рассказать не могли, а сам Тюдор объяснял, что он прилетел из миров Зеленой Ветви, то есть из самой-самой чертовой дали, какую только можно себе представить. Информация плохо поддавалась проверке. Но вместе с тем в их новом друге чувствовалась бездна обаяния, и убеждать он умел. А тут еще внезапно вернулся Сулели. Не совсем вернулся — в гости прилетел. От своей планеты он был в полном восторге, но и ему уже одной планеты казалось мало. Сулели необычайно загорелся идеями Тюдора. И первым лег под хирургический нож.

Страшного ничего не произошло. «Овен» легко подчинился новому владельцу, после чего радостный Сулели, казалось бы, вопреки всякой логике, сел обратно в «Пинту» и умотал к себе на Эгриси. Больше уже никто ничего не боялся. Всем, как детям малым, захотелось порулить, позабавиться с необычной игрушкой, и пресловутый датчик был благополучно вшит под череп каждого.

Тюдор после этого повертелся еще немного на их планете да и пропал навсегда. Инна с Кобальтом предпочли готовить всегалактический заговор на полюбившейся им Дельфе и вновь ушли туда через гиперпереход. На Иолке остались трое. Айзон и Нивелла засомневались вдруг в правильности сумасшедшей идеи завоевания Вселенной. Фелл спорил с ними, уверял, что они теперь на самом деле боги, то есть сверхчеловеки с непредставимыми ранее возможностями, а потому просто не имеют права отказываться от власти. Айзон возражал, что ему вполне достаточно власти на одной планете. Нивелла заняла какую-то промежуточную позицию.

Вот тогда и начали происходить странные вещи с их памятью. Давнее прошлое забылось совсем, недавнее — сильно искажалось в зависимости от обстоятельств. Ложная память подбрасывала странные сюжеты, например, о том, как они трое — только трое — прилетели на Иолк не на «Пинте», а на «Овене», который сломался.

«Овен» вдруг действительно сломался, то есть он больше не подчинялся их мысленным приказам, а ручным управлением на этом корабле и не пахло. Фелл все сильнее впадал в отчаяние, все глубже закапывался в изучение дьявольской техники — это было полнейшее сумасшествие! Вот тогда они и поругались. Окончательно. Тогда и стали врагами.

Очевидно, от многократного совмещения ложных воспоминаний с пробудившимися истинными у Айзона сильно заболела голова. Он попросил прекратить эту пресс-конференцию, тем более что двигаться дальше в прошлое все равно не получалось, а то, что случилось после, было уже известно.

— Короче, я понял, — подытожил Керк. — Боги — это такие сумасшедшие, возомнившие себя высшей расой и рвущиеся к абсолютной власти во Вселенной. — Он покосился на Бервика, и Бервик кивнул, дескать, так и получается. — Айзон отказался быть богом, его пропавшая жена Нивелла, очевидно

— тоже. Фелл теперь в наших руках. Но остались трое других.

— Сулели не в счет, — заметил Айзон. — Он просто дурак и сам по себе безобиден. Инна и Кобальт — эти да, эти пострашнее Фелла.

— А главное, — подхватил Керк, — есть еще Тюдор, он же отец Федор, он же доктор Солвиц. Или их все-таки трое?

— Не знаю, — сказал Айзон, — но смею предполагать, что их гораздо больше.

— Ну и пусть, — грозно сказал Керк. — Сколько бы их там ни было. Теперь на пути этих богов встал Мир Смерти. Мы, пирряне, выступаем против власти маньяков над всей Галактикой. Мы сразимся с ними. И если кто-то еще не знает, то им предстоит узнать: пирряне не умеют проигрывать.

Керк опустился на стул, и в кают-компании повисла тишина. Конечно, седовласый вождь был прав. В теории. Но Язон вдруг представил себе, как прямо сейчас через стену входит к ним Теодор Солвиц собственной персоной и меланхолично аплодирует суровому старому воину: «Браво, Керк Пирр, браво». Наглый, спокойный, уверенный в своих бредовых идеях и в своей непобедимости. Язона аж передернуло от этой слишком ярко представившейся ему картинки.

Лично он готов был поклясться, что пресловутый Тюдор — это все тот же Солвиц, только теперь получалось, что безумный ученый присутствовал уже на трех, если не на четырех планетах одновременно. От сознания этого абсурда голова у Язона начинала болеть не меньше, чем у его отца от недавних тяжелых воспоминаний.