бетон. И вот оно! Под марш Триста пятой пехотной, раздающийся из железных глубин, знаменная тройка в сияющей броне, с опущенными лицевыми пластинами, на деревянных ногах печатает шаг сначала по гулкому железу аппарели, потом, глухо, по бетону спуска. Оловянные солдатики несут в положении «на плечо» свои начищенные до солнечного блеска винтовки с примкнутыми штыками, их ноги синхронно поднимаются и с глухим стуком впечатываются в палубу, синий Императорский штандарт с белым орлом и номером части слегка подрагивает в такт их шагу, они тщательно подобраны по росту — одинаковые верзилы под два метра с прямыми спинами, руки знаменных четко отмахивают влево-к-груди, и они безукоризненным немецким шагом, на прогибающихся в обратную сторону суставах маршируют мимо наших совсем не торжественных, тусклых в своей мимикрирующей броне, усталых и потертых офицеров батальонного штаба, вскинувших руки к вискам в знак уважения к чужому знамени. За знаменной группой маршируют такие же сияющие и начищенные офицеры управления. За ними — почетный караул — малая коробка пять на пять. Триста пятая дивизия приветствует свою новую планету базирования. Знаменные делают четкий поворот, потом синхронно разворачиваются и исполняют танец с оружием — древко штандарта опускается на носок, винтовки взлетают, и с четким «клац-клац-клац-звяк» летают от плеча к груди, от груди в руку, от руки в сторону, из стороны к боку, пока наконец не успокаиваются у ноги. И все это время, пока строевые движения и четкие манипуляции с оружием завораживают взгляд, я думаю, какие же мы все-таки разные, мы — морпехи, безбашенные убийцы, сорвиголовы, из всей строевой подготовки только и способные, что ходить и бегать в ногу, и пехота, для которой шагистика не менее важна, чем умение стрелять и рыть окопы, и все равно я любуюсь игрой оружия и четкими поворотами тел и отдаю должное чужим традициям. Командир батальона тем временем докладывает сияющему, ни пылинки, командиру части о готовности к приему войск, и трюм начинает одну за одной выплевывать боевые машины, поротно уходящие на марш в сопровождении военной полиции и вертолетов поддержки. Одна из машин на мгновение приостанавливается у знаменной группы. Рык мотора, и, когда пар выхлопа рассеялся, палуба уже чиста.

Больше ничего интересного не ожидается. Теперь несколько часов будет одно и то же — разномастная техника, набитая людьми или грузами, бесконечной вереницей выползающая из необъятного брюха и уходящая за горизонт. Я спрыгиваю в окоп и возвращаюсь к своей обычной суете. Те солдатики, что высаживались тут раньше, были твердо уверены, что едут участвовать в масштабных учениях, максимально приближенных к боевой. Интересно, ребята из Триста пятой так же наивны?

Сидим в дежурке комендатуры. Мне сегодня выпало быть помощником дежурного, О'Хара — дежурный офицер восточного сектора. Мое отделение разбито на тройки, одна тройка — резерв и отдыхающая смена, две курсируют по городку. Наблюдать за почти мирной обустроенной жизнью вокруг, с ее уютными квартирками, работающими питейными заведениями и магазинами, красивыми и не очень женщинами на улицах, за людьми в чистой гражданской одежде, которые пьют-едят по распорядку, когда сам ты на службе и уже забыл, когда в последний раз спал нормально, — радость сомнительная. Наверное, поэтому мои то и дело задерживают бойцов, которые в подпитии или по глупости недостаточно четко отдали патрулю честь. То, что все задержанные — не из морской пехоты, говорит мне о том, что ребятки отрываются по программе вздрючивания побратимских родов войск. Флотских, пехоты, реже танкистов. Технарей авиакрыла, где дисциплины сроду как не бывало, метут пачками. Видимо, нашли рыбное место, где эти лохи бродят непугаными косяками. Подозреваю, что командиры групп соревнуются друг с другом, кто кого переплюнет. А скорее, народ просто развлекается в рамках дозволенного, у нас в последнее время туго с досугом. Не могу их за это судить, да и придраться формально не к чему, поэтому помалкиваю в тряпочку да улыбаюсь хитро в ответ на каждый новый рапорт. О'Хара ворчит, но исправно отправляет за задержанными джип с прикомандированной командой военной полиции. Эти ребята в своих дурацких белых касках никак не растворяются среди нас. Даже на тесном камбузе, во время торопливого обеда, когда очередной патруль, вернувшийся с маршрута, наспех глотает горячее рыбное варево, они не перемешиваются с нами. Сидят за отдельным столом и стучат ложками особнячком. Видимо, положение обязывает. Мы в друзья особо и не набиваемся. Когда нам случится быть в увольнении, если случится, кто-то из этих хмурых мордоворотов, возможно, будет бить наши головы дубинкой и волочь в комендатуру из-за расстегнутой не по уставу пуговицы. Начистить харю военному копу — во все времена доблесть немереная. Байки о подвигах отличившихся и сумевших безнаказанно унести ноги передаются от пополнения к пополнению.

Вот и сейчас недовольные копы во главе с капралом, играя желваками, в очередной — тысяча первый раз погрузились в джип и укатили за задержанным, в душе проклиная этих чокнутых «земноводных», так они зовут нас за глаза. Нам-то что: задержали, сдали — и гуляй себе дальше. А старшему команды военной полиции везти задержанных на гарнизонную гауптвахту, писать бумажки и стоять в очереди, ожидая, когда оформят задержанных с других участков. Отдыхающая смена храпит, не раздеваясь, на жестких шконках в кубрике для подвахтенных. И мы остаемся наедине с дежурным офицером. Делать особенно нечего, доклады от патрулей поступают своевременно, происшествий, слава господу, пока нет, и мы развлекаем себя болтовней.

— Как вас занесло в Корпус, мэм? — задаю я давно вертевшийся на языке вопрос.

— Окончила курсы офицеров резерва, потом офицерскую школу Корпуса, сокращенный курс, — просто отвечает О'Хара. — С университетским дипломом можно учиться по сокращенному курсу. До этого работала в управлении кадров «Дюпон Шеридан». Три года.

— Ничего, что я так любопытен, мэм? — осторожно интересуюсь я.

Мне снова и снова хочется говорить с этой непонятной женщиной. Меня просто распирает от сдерживаемого желания говорить с ней просто так, без повода и темы.

— Да ради бога, сержант, сколько угодно. Службе это не мешает. Вы ведь все равно не успокоитесь, пока не вызнаете мою биографию. Или пока я на вас не рявкну. Но смотреть потом остаток дежурства на вашу кислую физиономию — нет уж, увольте. Так что спрашивайте, Трюдо, не стесняйтесь. Сегодня вы психоаналитик. — О'Хара с рассеянной улыбкой говорит, не глядя на меня, ее взгляд прикован к пульту дежурного, где на голодисплее высвечиваются движущиеся отметки патрулей.

Мне немного досадно, что она говорит со мной таким тоном. Мое любопытство совсем другого толка. Меня не интересует ее биография офицера и командира, которую обычно стараются доводить до подчиненных для установления более тесного контакта. Эту информацию каждый подчиненный может свободно получить и сам, воспользовавшись личным терминалом в казарме. Я хочу понять, КАК такая женщина оказалась в Корпусе, а не какое военное училище ее выпустило. Но сформулировать вопрос правильно не позволяет субординация. Не хочу быть неверно понятым. Мыслимое ли это дело в Корпусе — флирт на службе?

Словно почувствовав мое состояние, О'Хара всем корпусом поворачивается ко мне на жестком крутящемся стуле. Перекидывает ногу за ногу, начищенный ботинок почти у колена, обхватывает голень сцепленными в замок руками. В этой откровенно неформальной позе, так несвойственной нашим офицерам, она без тени улыбки спрашивает у меня:

— А вы сами-то как оказались в Корпусе, Трюдо?

— Разве вы не читали мое личное дело? — парирую я.

— Читала. От корки до корки. Очень внимательно. И вовсе не из-за ваших масленых глазок, сержант. В мои обязанности входит изучение личных дел всех вновь прибывших. Но того, что меня интересует, там нет. Итак?

— Мэм, вы, наверное, и спите в форме? — спрашиваю я, тоже усаживаясь на стул и закидывая ногу на колено. — Вы можете иногда поболтать с человеком просто так, без занесения результатов в файл?

— Я и болтаю. Просто вы так зашорены, сержант, что относитесь ко мне как к хирургу, который вот- вот располосует вам брюхо. Говоря человеческим языком, я выказала любопытство. Думаете, офицер штаба не может полюбопытствовать без повода?

— Может, конечно. Извините мэм. — Мне становится неловко за свой демарш. Я вообще веду себя в ее присутствии дергано, что мне обычно несвойственно. — Налить вам кофе, мэм?

— У меня от него глаза на лоб скоро полезут. Плесните просто воды, если не затруднит… Спасибо, Трюдо.

Я передаю ей одноразовый стаканчик. Наливаю себе крепкой, остро пахнущей бурой жидкости, которую у нас тут называют «кофе». Не знаю, что в нее намешано, но благородным кофейным зерном тут и