Изабелла, собиравшаяся поднести ко рту ложку с клубничным мороженым, испуганно опустила руку.

– Что это значит?

Жюльетт, заметив, как расстроила подругу эта новость, поспешила успокоить ее.

– Это разумная мера предосторожности. Угрозы со стороны Германии и Австрии, скорее всего, просто бряцание оружием, но нужно быть готовым ко всему.

– Но я читала, Европа убеждена, что война закончится к Рождеству.

– Европа, но не кайзер, – коротко ответила Жюльетт, вспомнив слова Николая.

– Я согласна, – решительно поддержала ее Анжелина. – Наша страна сейчас разделилась на тех, кто считает, что мы должны присоединиться к Германии и таким образом спасти себя, и на тех, кого можно назвать оппозиционерами, не желающих новых унижений Италии. Мы не должны забывать, Австрия в любой момент вновь готова своими когтями вцепиться в сердце Венеции. Мы ведь так уязвимы, находясь под боком у нашего старого врага.

Изабелла побагровела, оттолкнув от себя мороженое, судя по выражению ее лица, у нее совершенно пропал аппетит.

– Им не следует уповать на то, что их имперский орел вновь будет простирать крылья над Венецией! Еще не прошло и пятидесяти лет, как закончилась их мрачная оккупация. Моя мать хорошо помнит, как они ввели комендантский час и как ее не пускали сюда, на площадь Святого Марка, когда здесь играл военный оркестр. Какая наглость! А бабушка рассказывала еще более страшные истории о годах своей молодости. Изнасилования, заключения в тюрьму без суда и следствия и прочее. Судя по газетам, немцы также ведут себя с бедными бельгийцами, а вчера они взяли Брюссель.

Елена пожалела, что стала инициатором разговора о войне. Эта тема постепенно начинала портить всем настроение.

– Теперь все должно измениться, ведь там высадились англичане. Как твои дети, Изабелла? Лоренцо поправился, простуда прошла?

Изабелле нравилось болтать о своих детях. Выражение ее лица изменилось, она вновь вернулась к своему мороженому. И когда женщины в конце концов разошлись, они чувствовали себя значительно веселее.

Против всех ожиданий война не закончилась к Рождеству. 1915 год начался ожесточенными боями. Менялся и облик Венеции, так как угроза вовлечения в конфликт становилась все более вероятной. С фасада собора Святого Марка сняли четверку бронзовых коней – символ Венеции – впервые с тех пор, как Наполеон увез их в качестве военного трофея, возвращенного затем Францией обратно.

Жюльетт и Марко находились среди молчаливой и мрачной толпы, наблюдавшей за тем, как опускали лошадей одну за другой на канатах с огромного фронтона храма. В то же утро они пошли во Дворец Дожей, и Жюльетт увидела, как покрывались тканью бесценные росписи потолков перед началом сложной и кропотливой работы по их снятию. Ткань поставлял Марко.

– Что будет с фресками Тьеполо в церкви Скальци? – Жюльетт решила, что следует посмотреть их еще раз перед тем, как их снимут.

– Они останутся, – ответил Марко. – Их осмотрели эксперты и пришли к выводу, что они нанесены на слишком тонкую штукатурку и рассыплются при любой попытке снять. По той же причине невозможно снять еще множество росписей.

Когда с фасада собора опустили лошадей, начались работы по его защите. Постепенно фасад исчез под покрывалами и мешками с песком. Жюльетт и многим другим казалось, что вместе с исчезновением блистательного венецианского храма погасло вечно пылавшее сердце Венеции. Другие здания тоже маскировались, но не столь тщательно. Все крылатые львы Святого Марка и другие скульптуры на улицах были закрыты мешками с песком. Неповторимое средневековое стекло вынесли из церквей и собора.

В городе, построенном на воде, без подвалов и погребов, эвакуация бесценных произведений искусства и церковных реликвий в относительно безопасное место за пределами города казалась неразрешимой задачей. Для упаковки использовались сухие водоросли, и их требовалось огромное количество. Большие полотна скручивались в рулоны и укладывались в специальные цилиндры, картины меньшего размера упаковывались в плоские ящики. Ценные предметы необычной и неудобной для транспортировки формы, которые могли быть повреждены в дороге, оставлялись на хранение в Палаццо Орфей под опекой Фортуни.

Все более привычным зрелищем становились специально изготовленные понтоны, которые после полуночи тянули буксир по Большому каналу. При дефиците другого водного транспорта эти суда перевозили грузовые вагоны до ближайших наземных станций, откуда бесценные сокровища транспортировались далее по железной дороге.

Возвращаясь под утро домой после вечеринки у Анжелины, Жюльетт остановилась у моста Академии, чтобы взглянуть на один из таких вагонов, который в этот момент везли на понтоне. Как и во всех подобных случаях перевозки ценных грузов, его сопровождал взвод солдат. Стояла теплая майская ночь, Жюльетт некуда было торопиться, и она остановилась, облокотившись на деревянный парапет.

Марко, продолжавший спускаться по ступенькам, заметив, что идет один, повернул назад и поднялся к жене. На ней было золотисто-черное платье от Фортуни, она сбросила накидку, и мелкий бисер отделки загадочно мерцал в ночи, а прекрасные руки отливали молочной белизной в свете фонарей.

– Почему ты остановилась? – спросил он с нетерпением.

Марко не понравилась вечеринка. На ней присутствовал муж Анжелины, его судно стояло на приколе в заливе, и на вечеринку он пригласил еще троих своих товарищей-офицеров. Все трое уделяли Жюльетт слишком много внимания, а один из них, по мнению Марко, вел себя просто вызывающе, приглашая ее на танец при каждой возможности. И хотя Марко не в чем было упрекнуть жену, ревность вспыхнула с новой силой, пробудив старые, дремлющие, но никогда полностью не исчезающие подозрения. Часто он целыми неделями не вспоминал о них, особенно оставаясь наедине с Жюльетт. Марко видел в ней искренне любящую и преданную жену, но что-то в этом морском офицере, в его фигуре и чертах лица напомнило ему Николая, и Марко сразу же почувствовал ужас от того, что и Жюльетт могла заметить сходство, способное пробудить в ней воспоминания. И вот уже все поведение Жюльетт на вечеринке, ее улыбки, смех, толковались Марко весьма однозначно.