тому — грубое обращение с индейцами Пинсона, который силой захватил и увлёк на «Пинту» четырёх мужчин и двух женщин. Поэтому и отправился адмирал на корабль Мартина Алонсо.

— Действительно ли вы держите в трюме шестерых туземцев, захваченных против их воли? — сурово спросил Колон.

— Ну и что из этого? — вскинулся Пинсон. — Или вы отказываете мне в праве взять несколько рабов?

— А кому я давал такое право?

— Кому? Святой Боже! Да и сейчас на «Нинье» с дюжину индейцев.

— Но не рабов. Все они плывут с нами по доброй воле. Я приказывал, и вам хорошо об этом известно, держаться с индейцами учтиво, чтобы те считали нас своими друзьями. Только в этом случае я могу не опасаться за жизнь сорока человек, оставленных в Ла Навидад. А насилием вы только показываете, что от христианина добра не жди. Вы учите их не доверять, но остерегаться нас. За такие действия, учитывая ваше прошлое непослушание, мне следовало бы повесить вас на рее.

Мартин Алонсо усмехнулся.

— Хорошенькая награда за то, что я помог вам подняться столь высоко. От такой невиданной наглости у адмирала даже перехватило дыхание.

— Вы помогли мне подняться! Вы! Святая Мария! Я думал, вы достигли предела в своей гордыне, назвав реку собственным именем. А вы, оказывается, пошли и дальше. Хватит! — Он сдвинул брови. — Приведите ко мне этих индейцев.

Мартин Алонсо даже не шевельнулся. Наоборот, расправил плечи.

— Позвольте спросить, для чего?

— Приведите их, — повторил Колон.

Их взгляды встретились и долго не расходились. Очень уж хотелось Пинсону не подчиниться. Он мог рассчитывать на поддержку братьев, да и больше половины матросов «Пинты» тут же встали бы на его сторону. Осторожность, однако, напоминала ему, что, поднимая мятеж против адмирала моря-океана и вице-короля Индий, не следует забывать и об ответе, который придётся держать по возвращении в Испанию.

И в итоге, пожав плечами, он отвёл глаза.

— Мы ещё посчитаемся, — пробурчал он.

— Вполне возможно, — холодно ответил Колон.

От тоже осознавал щекотливость ситуации. И не хотел полного разрыва, потому что в этом случае Мартин Алонсо мог пойти напролом, не думая о последствиях.

Шестерых пленников вывели из трюма. Они сжались при виде адмирала, но тот постарался успокоить их улыбкой и добрыми словами.

Что он сказал, они не поняли, но тон не оставлял сомнений в его намерениях. В довершение всего Колон погладил их по склонённым черноволосым головам, а затем, под сердитым взглядом Мартина Алонсо, свёл в шлюпку и перевёз на «Нинью». Там он накормил индейцев хлебом и мёдом, угостил вином, одарил женщин рубашками и бусами и отправил на берег, чтобы они рассказали всем и вся о щедрости испанцев.

В обратный путь они тронулись в середине января.

Полмесяца шли на северо-восток, возможно, надеясь попасть в полосу восточных ветров, о которых сказал матросам Колон, пытаясь развеять их страхи, вызванные постоянством западного ветра. И действительно обнаружили эту полосу тридцатью восемью градусами севернее. Было ли это случайностью или доказательством его правоты, мы не знаем. Но, поймав попутный ветер, Колон повёл корабли на восток.

К моменту отплытия с Эспаньолы Колон полностью уверовал в то, что достиг Азии. Последние подтверждения он получил от тех, кто плавал с Мартином Алонсо. От индейцев они слышали об острове, называющемся Мартинино, населённом только женщинами, и других островах, на которых жили то ли карибы, то ли канибы, питающиеся человеческим мясом. Марко Поло упоминал об амазонках и людоедах, обитающих на островах у побережья Китая.

Слышал Колон и о других чудесах, не описанных венецианским путешественником. О людях с хвостами, обитающих в самых глухих уголках Эспаньолы. А сирен, выныривающих из воды, чтобы издали посмотреть на корабль, он видел сам. И не было нужды привязывать его к мачте, как Улисса, поскольку песен эти сирены не пели и не отличались красотой, заставляющей матросов прыгать за борт, чтобы погибнуть в их объятиях. Скорее всего Колон видел морских коров, но по наивности и незнанию сделал вывод, что древние просто преувеличивали красоту сирен.

И куда больше радости доставили морякам встречавшиеся в изобилии тунцы, которых ловили, поднимали на борт и ели, поскольку с другими припасами у них было не густо.

В отличие от плавания в Индии обратный путь стал непрерывной битвой с непогодой, и едва ли не ежедневно смотрели они смерти в лицо.

Три самых страшных дня пришлись на середину февраля, когда на них накатился жестокий шторм. Шли они с голыми реями под одним лишь триселем, и каждый миг мог оказаться последним. Волны сотрясали хрупкую «Нинью», и сорок человек, сбившиеся в кучу на шкафуте, то и дело прощались с жизнью. Хотя они безоговорочно верили своему адмиралу, матросы, да и сам Колон чувствовали, что для спасения от буйства природы человеческих сил будет недостаточно. И все они дали обет, если дева Мария сохранит им жизнь, совершить паломничество, босиком, в рубищах, со свечами в руках, в церковь Санта-Клара де Мигэр, около порта Палос, и прослушать благодарственную мессу.

Тревожила Колона и мысль о том, что с его смертью Испания может лишиться плодов открытия Индий. Не забывал он и о маленьком гарнизоне, оставшемся в Ла Навидад. И решил подстраховаться. Несмотря на сильную качку, написал короткий отчёт об экспедиции, завернул его в вощёную бумагу, пакет положил в коробку и залил растопленным воском. Коробку сунул в бочку, забил дно и бросил бочку за борт в надежде, что её вынесет на берег и послание каким-нибудь образом попадёт к правителям Испании, которым адресовался отчёт. В послесловии Колон отметил, что причитающуюся ему награду следует разделить в полном соответствии с завещанием, хранящимся у дон Луиса де Сантанхеля. Пожизненную пенсию, поскольку он первым увидел землю, Колон отписал Беатрис Энрикес.

И со спокойной совестью, так как он сделал всё, что мог, Колон сосредоточил всё внимание на управлении маленькой каравеллой, не теряя надежды выиграть и эту битву с океаном.

Тем же самым занимался на борту «Пинты» Мартин Алонсо. С темнотой, спустившейся вечером четырнадцатого февраля, ветер ещё более усилился, а волны всё яростнее набрасывались на судно. В полумиле от кормы он ещё различал сигнальный фонарь «Ниньи». Видел, как она взлетала на гребень волны, на мгновение замирала, а затем проваливалась в глубокую впадину между валами.

А потом чёрная беззвёздная ночь, пелена дождя и водяных брызг поглотили «Нинью». Мартин Алонсо, держась за спасательный конец, наклонился к стоящему рядом брату и прокричал ему в ухо, чтобы перекрыть рёв урагана: «Боюсь, мы видели „Нинью“ в последний раз».

Младший же Пинсон больше думал не о «Нинье», а о своей душе, готовясь к встрече с создателем.

— Ты думаешь, мы переживём эту ночь?

— Если только чудом, но, клянусь Богом, я не сделал ничего такого, чтобы заслужить его. Но меня более заботит «Нинья» и Висенте. Удивительно, что она до сих пор не рассыпалась на куски. Она и так текла, как решето, а каждый удар волны образует в корпусе всё новые щели. «Нинья» пойдёт ко дну ещё до зари. Господи, помоги Висенте.

— Висенте, конечно, жалко, — кивнул Франсиско. — А сколько на «Нинье» золота, — вздохнул он.

Время, казалось, остановилось, и прошла целая вечность, прежде чем занялся рассвет. «Пинта»