давал себя знать, то ли разнежило возвращение в края родные, но не хотелось Василию вставать: так бы и сидел целый день, не двигался.

Рядом зашуршало, он открыл глаза и увидел девушку с матерчатым городским чемоданчиком в красную клетку, в легкой сиреневой кофточке ручной вязки.

— На поезд опоздала? — спросил он.

— Нет, я с поезда.

Василий недоверчиво оглядел ее всю, остановил взгляд на туфельках на модном каблучке.

— Городская, что ли?

— Я из города еду, — поправила девушка. — А сама здешняя, из Березовки.

— Из Березовки?! — изумился он. — Да кто ж ты такая?

— А я вас помню. Дядя Вася вы.

— Постой, постой!..

И тут он вспомнил. Невероятно было узнать в этой лебедице того «гадкого утенка», которого он видел, да и то мельком, лет пятнадцать назад, когда в Березовке еще жили несколько семей. В то время он еще не знал своей тайны и поездки сюда не были для него столь необходимы. Приезжий человек для немногих оставшихся березовских ребятишек был как пришелец с другой планеты, и они ходили за ним по пятам.

— Как тебя звать-то?

— Маша.

— Маша?! — Он даже привстал, таким знаменательным показалось ему появление юной Маши в тот самый момент, когда приехал он сам. — А зачем тебе в Березовку?

— Дед у меня там. То есть прадед. Ну и вообще.

При слове «вообще» на миг похмурнело лицо ее, и Василий понял, что у Маши, не иначе, личная трагедия, и она, еще не понимая малости этой беды в сравнении с большой жизнью, кинулась куда глаза глядят. А куда тянет человека в трудную минуту, как не на родину, где было столько светлого и беспечального?

— А ты надолго туда?

— Не знаю. — Она нервно передернула плечиками, словно отвечала тому, чья бессердечность погнала ее в эту дорогу.

— Я не помешаю тебе?

— Почему это вы мне помешаете?

— Так ведь я тоже в Березовку. Не за тем, за чем едешь ты, но мне тоже очень нужно. А ведь там, кроме деда с бабкой да нас с тобой, никого и не будет.

— Правда?! — почему-то обрадовалась она. — А я вам не помешаю?

— Что ты, милая! Ты мне поможешь.

— Чем?

— Это я тебе потом скажу…

Он нес рюкзак и оба чемодана — ее и свой, и ему ничуть не было тяжело. Освобожденная от груза, от страха одной идти по этой пустынной дороге, девушка порхала от обочины к обочине, рвала цветы, бросала, хватала новые и беспрерывно щебетала, рассказывая о том, что Василий и сам знал, — какие красивые вечера в Березовке, как шумит лес под ветром и как задыхаются от восторга соловьи в духмяных черемуховых зарослях.

Он ее почти и не слушал, шагал бодро и все удивлялся неведомой силе, вливающейся в него среди этих полей и лесов. Будто скидывал лет двадцать и снова был молодой, здоровый, счастливый. Открыл он это свойство родных мест лет пять назад. Открыл-то, пожалуй, много раньше, да пил этот воздух родины, не задумываясь. А однажды в какой-то компании рассказали ему о секрете вечной молодости, которым будто бы обладал французский граф Сен-Жермен. Все из того компанейского разговора позабылось, а эта мысль застряла в голове. Тогда же он попытался проверить на себе этот секрет и поразился его действию. С тех пор для него перестали существовать южные санатории, каждое лето он рвался в Березовку и был тут счастлив, как когда-то в молодые годы.

— А мы чего с вами будем делать? — щебетала девушка.

— Все, — уверенно отвечал он.

— На охоту пойдем?

— Я с молодости не люблю охотиться.

— А на рыбалку? Вы меня научите рыбу ловить?

— Могу. Но нам будет не до этого.

— А чего же делать? — задыхаясь от таких таинственных обещаний, спрашивала она.

— Все.

— А что все-то, что?

— Ты когда-нибудь любила по-настоящему?

— Н-не знаю, — покраснела она. И тут же спохватилась: — Больно надо!

— А мне надо. Мне еще только предстоит полюбить. Можешь себе представить?

— Неправда.

— Сегодня мне надо, чтобы это было правдой. Но ты меня не бойся.

— А чего мне бояться?

— Мы же будем почти одни. Я могу наговорить комплиментов, подарить цветы, даже поцеловать тебе руку.

— Мне еще никто не целовал руку…

— Так надо, понимаешь?

— Зачем?

— Секрет один есть. Я тебе обязательно его передам. Только потом.

— Игра, что ли, такая?

— Вроде этого.

— Интересно…

Но Василий видел: она все же насторожилась. Шла не такая беззаботная, стала задумываться, искоса взглядывая на него. Видно, уже обожглась в жизни, наслушалась лживых обещаний. Он не успокаивал ее, знал: завтра эта настороженность рассеется.

Деда Кузьму они встретили в перелеске, далеко от Березовки.

— А я как знал, что ты приедешь, — обрадованно заговорил дед еще издали. — Надо, думаю, встретить человека, как же. Что Манька приедет, в голову не стукнуло, а о тебе знал…

Солнце грело как-то по-особому ласково, жаворонки заливались, трепыхаясь в небе, пахло переспелым луговым разнотравьем, и торопливый обрадованный говорок деда Кузьмы естественно вплетался во все это, словно приносился ровным обволакивающим ветром, порождался доброй природой.

— Все такой же, Матвеич, держишься, не стареешь, — ласково обнял его Василий.

— Помирать нам никак нельзя, — по-своему поняв его слова, заговорил дед. — Деревня живая, пока люди в ёй. Родина — потому и родина, что хранительница рода она, родина. Род, забывший о родине, что ветер в поле, везде ему холодно, а родина без рода — так, природа дикая, ничейная, никому не нужная.

— Мудрый ты стал, Матвеич.

Василий сказал это серьезно, проникновенно, без доли иронии. Он вдруг позавидовал деду, под старость осознавшему свою высокую значимость. Хранитель отчины — многие ли могут таким погордиться? И одновременно пожалел его: все один да один, бабка Татьяна — какая собеседница? — намолчится, надумается всего. Забот по дому многовато, правда, — хозяйство-то все свое, — ну да работа думам не помеха.

— Станешь мудрым, — обрадовался похвале дед. — Вы вон упорхнули, а мне за всех вас думать приходится.

— А ты не думай, — задиристо встряла Маша. — Я вот не думаю, и ничего, не пропадаю.

— Молчи уж, вертихвостка. Раньше в деревне-то кажинный знал, зачем девки с парнями милуются. А теперь? То-то же. Я тебе, Василей, как на духу скажу: все возвернется. Чаще стали люди-то наезжать.