начальником тюрьмы. Она выскочила из здания и поймала такси, стараясь не обращать внимания на засуетившихся позади нее наблюдателей, не понимавших, куда она спешит.

Она остановила машину у косметического салона, и разочарованные агенты долго ждали, пока наконец она закончит укладывать волосы. Без десяти пять она уже ехала в свой отель, на встречу с Аленом Дорвалем.

Нескольких лет работы в группе с такими мастерами, как Марков и Чернов, оказалось достаточно, чтобы осознать всю выгоду ее нового положения. Она не просто подтвердила свое алиби, сумев получить пропуск на завтра и свидание с начальником тюрьмы, у которого она собиралась взять интервью. Она еще и встречалась с представителем французской контрразведки, легально прибывшим в страну и зарегистрировавшимся в своем посольстве. И все это говорило в ее пользу. Правда, она не была в два часа дня в условленном месте у Ратуши, но она успокаивала себя тем, что Ронкаль не мог так быстро прибыть в Сантьяго и ему нужны будут еще сутки, чтобы выправить себе необходимые документы. Ровно в пять часов она встретилась с Дорвалем. Он не скрывал своего восхищения ее новой прической. Она, в свою очередь, почти искренне радовалась встрече с ним. Почти, если не вспоминать Ронкаля, ставшего к этому времени настоящим проклятием для Марины.

Дорваль предложил поужинать где-нибудь на берегу реки, и она согласилась. По дороге Дорваль, оказавшийся превосходным рассказчиком, рассказывал интересную и смешную историю, случившуюся с ним в Кении, во время сафари. Она смеялась до слез, почти забыв о своем Ронкале, когда вдруг Дорваль очень серьезно сказал:

— Знаете, Мария, по-моему, у нас возникли трудности. За нами от самого отеля ведут наблюдение два неприятных типа.

— Да? — удивилась она, не удивляясь его словам.

— Мне очень не нравятся их зверские физиономии, — признался Дорваль, — нужно будет от них избавиться.

— Каким образом?

— Что-нибудь придумаем, — улыбнулся Дорваль, подзывая такси.

И он действительно придумал. В тот момент, когда за ними лениво шел автомобиль преследователей, он попросил водителя остановиться на углу и буквально выпрыгнул из машины, увлекая за собой молодую женщину. Такси поехало дальше, и машина наблюдателей также неспешно проехала мимо них.

— Кажется, мы от них оторвались, — улыбнулся Дорваль. — Вы не знаете, кто это может быть?

— Понятия не имею. Наверное, местная служба безопасности. Они следят за всеми журналистами, приехавшими в эту страну. А я сегодня была в тюрьме и завтра беру интервью у начальника тюрьмы.

— Опасная у вас профессия, — пробормотал Дорваль, — в их тюрьмы лучше не соваться. Там такие собачьи порядки.

— Так, значит, это правда? Все, что о них рассказывают? — спросила Марина.

Ей действительно был интересен его ответ.

— В тысячу раз хуже, — махнул рукой Дорваль, — среди них встречаются такие подонки, что просто удивляешься, откуда берутся эти люди.

Родившийся в стране устойчивой демократии, свободный гражданин свободной страны, Ален Дорваль не понимал и не принимал порядков, царивших в Чили, особенно в первый период правления генерала Пиночета, когда тысячи людей были замучены и казнены. Вынужденный по долгу службы иногда контактировать с представителями чилийской службы безопасности, он с негодованием отмечал их цинизм, жестокость и полное отсутствие моральных норм. И если для него работа в ДСТ была настоящим призванием и он гордился своей службой, то для многих офицеров в Чили работа в службе безопасности становилась выгодным ремеслом, позволяющим проявлять свои садистские наклонности, пытая и убивая людей.

— Вы не боитесь так говорить? — спросила Марина.

Дорваль посмотрел на нее. Что-то мелькнуло в его лице.

— Не боюсь, — сказал он очень серьезно, — думаю, и вы не из трусливых. Иначе никогда бы не приехали в эту страну в такое время.

— У меня такая профессия.

— У меня тоже.

— А чем вы занимаетесь?

— Путешествую, как и вы, — пошутил Дорваль.

— И только?

— У меня свой бизнес, — все-таки уклонился от прямого ответа Дорваль.

— Понятно. — Она промолчала. Почему-то ей было обидно, что он врет. Может, в ней иногда говорила ее женская натура. Она, конечно, понимала, что он никогда не признается в своей работе на ДСТ, но понимала всего лишь разумом. В отношениях с нравившимся ей человеком этого было мало.

Ужинали они на открытой террасе рыбного ресторана, стоявшего прямо у реки. Дорваль был, как всегда, предупредителен и безупречен. Он снова рассказывал нечто смешное, и она снова смеялась над его рассказами. К концу ужина, когда заиграл маленький оркестрик, состоявший из трех человек, он пригласил ее на танец, и она, впервые ощущая прикосновение нравившегося человека так близко, поняла вдруг подлинное наслаждение от танца, словно созданного для интимной беседы двоих людей.

А потом был еще один танец. И еще. Она чувствовала, как кружится голова, как сладостно- упоительно это чувство совместного танца, когда кажется, что под вами кружится сама Земля и вы всего лишь вдвоем на этом маленьком волчке, так быстро вращающемся под ногами. А потом он шептал какие-то слова, и она слушала, наклонив голову, когда его губы касались ее уха. И вдруг — словно удар хлыста. Она увидела глаза Ронкаля. Как он мог найти их в этом ресторане — было непостижимо. Но он нашел. И теперь, глядя в глаза Марине, кивнул ей головой, точно говоря: «Не беспокойся, я всегда с тобой, я — твое вечное проклятие и твой неустанный страж, я — твое прошлое и будущее, я — твое неустойчивое настоящее и все страхи Земли».

Она закрыла глаза, словно ожидая, что Ронкаль может исчезнуть, но, когда она открыла глаза, он по-прежнему был на месте. И тогда она, поддавшись непонятному порыву, прижалась вдруг к Дорвалю, словно попытавшись защитить его от пули Ронкаля, стоявшего за спиной француза и кивавшего ей в такт танца. Дорваль, не понявший, что именно ее взволновало, недоуменно посмотрел на нее.

— Вас что-нибудь беспокоит? — спросил он наконец у явно нервничавшей партнерши.

— Нет, ничего, — быстро ответила Марина, — давайте уйдем отсюда. Уйдем поскорее.

Она снова посмотрела в сторону, где был Ронкаль. Его уже нигде не было. Она вдруг подумала, что Чернов воспитал идеальное орудие убийства. Сделал для себя возвращающуюся пулю, которая, попав в жертву, снова возвращалась в патронник, предназначенная для следующей жертвы.

Домой в отель они возвращались в такси. По дороге Дорваль взял ее руку, и она не сопротивлялась. Чувствуя, что дольше не в силах вынести все это, она покорно шла за французом в его номер. Постоянное нервное напряжение, наблюдение чилийских агентов службы безопасности, почти невероятная встреча с Дорвалем, еще более невероятное возвращение Ронкаля, его непонятный «нюх» на нее, этот последний танец и, наконец, выпитое вино били ей в голову, и она уже не сопротивлялась, когда проворные руки Дорваля снимали с нее платье.

И только когда она почувствовала прикосновение его губ, она встрепенулась и ответила глубоким затяжным поцелуем, словно вложив в него всю решимость и энергию. Француз был явно ошеломлен, он не ожидал такой страсти. Эта ночь была изнурительной схваткой двух соединяющихся начал. Эта ночь была торжеством женского самолюбия над мужским безволием. Эта ночь была торжеством мужской силы над женской слабостью. Это была ночь, когда исполняются любые мечты и становятся явью волшебные сны. Эта была ночь рождения и ночь смерти. Это была ночь Мужчины и Женщины, его и ее. В эту ночь мир вокруг них перестал существовать, словно кто-то стер резинкой все пространство вокруг них, оставив лишь эту комнату, большую кровать и их двоих в самом центре пространства этой части Вселенной.

Утром, пока он спал, она тихо оделась и вышла из номера, стараясь не разбудить Дорваля. В отеле стояла непривычная тишина. Она поднялась к себе на этаж, тихо открыла дверь и вошла в номер. Включила свет. И замерла. В кресле ее номера сидел сам Ронкаль. Он невозмутимо смотрел на нее.