― Тебе повезло, Финн, потому что эту монету отчеканили лет десять назад. Монеты нового императора, Никифора, схожи с нею, но в них золота меньше на одну двенадцатую часть, и торговцы относятся к ним с настороженностью. Ты не найдешь ни одной такой в кладе, каковой скрыт со времен Вельсунгов. Наверное, там вообще нет золота, только серебро. На самом деле, ― не унимался я, рисуясь своими познаниями, ― серебряные миларисии всегда полновесные и чистые, но сейчас они стали редкостью. Клад Атли будет чистым, потому что это сокровище Вельсунгов, которое Сигурд отнял у дракона Фафнира. Конечно, оно тоже проклято...

И тут я замолчал, сообразив наконец, в какую трясину ступил обеими ногами. Все смолкли, тишину нарушал только отдаленный гул войска, тихое бормотание женщин, треск и шипением варева на огне.

― Ятра Одина, юный Орм! ― воскликнул Финн. ― Ты годишься в дело, вот уж точно.

На другой стороне костра, в тени, которая казалась еще темнее, я вдруг разглядел блеск глаз Эйнара, наблюдавшего за мной, пока Финн показывал свою чудесную добычу остальным. И взгляд этот длился и длился, пока появление одного из греческих священников не разрушило чары.

Священники, приглашенные Святославом, чтобы утешать страждущих среди высоко ценимых князем греческих мастеров, не упускали ни единой возможности распространить веру Христа, ибо решили привести всю Русь к своему богу.

Наш гость, с черной бородой и в простой рясе, назвался Теотокиосом, он принес флягу вина, правильно сообразив, как завоевать слух норвежцев. Вино было редким угощением, а потому мы радостно встретили священника, как и многих других его собратьев, и быстро употребили его приношение, не обращая внимания на попытки обратить нас в другую веру.

Мы поели, и женщины начали прибираться. Финн усадил одну из них себе на колени, и она, будучи рабыней, не могла отказать и отдалась ему. И то сказать ― уж лучше жирная борода елозила по лицу, а жадные пальцы шарили в ее потайных местах, чем тащиться вниз к реке и мыть наши котелки.

Теотокиос возмущенно крякнул, и Финн, уже докопавшийся до грудей и чмокавший тугой сосок, оторвался от своего занятия и взглянул на грека.

― Чего уставился? ― буркнул он.

Теотокиос ответил на греческом, которого Финн не понимал.

Я уловил достаточно и сказал, что Теотокиос озабочен его грешной душой. Финн рассмеялся и покачал головой.

― Экая беда с этими христианами, ― сказал он. ― Все у них грех, сдается мне, если что тебя соблазняет. Но как может быть грехом то, от чего не можешь удержаться? Чем пригожее баба, тем сильнее тебя к ней тянет, а значит, тем меньше в этом греха, говорю я.

Я был готов с ним согласиться, а вот Плевок ― нет. Он притянул к себе ближайшую девку и повалил наземь, ухмыляясь, хоть та упиралась и ругалась.

― Чепуха! ― проревел он. ― Финн, ты снова все перепутал. Христиане мыслят иначе. Имея пригожую, ты ублажаешь себя, и потому это грех. Я же, напротив... ― Он осекся и вытолкнул свою девку к свету костра.

Низкорослая, лицо красное от злости, маленькие свиные глазки прищурены и глядят в разные стороны. Только любитель толстух мог обрести с нею удовольствие.

― Я не ублажаю себя, ― угрюмо сообщил Плевок, ― так что это не будет грехом. Честно говоря, теперь, разглядев ее, я вряд ли вообще согрешу. Я могу даже попасть в эту христианскую Вальхаллу ― рай, как они говорят.

Теотокиос явно знал норвежский лучше, чем я думал, потому что понял сказанное и грустно покачал головой.

― Путь в рай лежит через обуздание плоти, ― проговорил он звучным голосом.

Грянул смех, на который обернулись сидевшие у соседних костров.

― Есть пути поприятнее! ― крикнул Финн и сосредоточенно принялся искать таковой.

Квасир Плевок снова мрачно взглянул на свою добычу и позволил ей встать и уйти под смех остальных.

― Нынче ночью я, пожалуй, не стану искать спасения во Христе, ― проворчал он. ― Может, наш Орм сделает это за меня, я слыхал, он может трахнуть груду опилок на деревянном полу.

Эти слова вызвали еще больше смеха, пару раз меня добродушно пихнули в спину. По другую сторону костра отец поднял в мою честь рог с элем, и на мгновение я ощутил себя членом этой суровой семьи, так что даже тяжелый взгляд Эйнара казался почти заботливым.

В ту ночь умер в бреду Берси, сгорел в лихорадке.

К концу недели гора трупов выросла настолько, что Святослав приказал сжечь тела, велел передвинуть стоянки и объявил общее наступление, не желая дожидаться, пока войско истает, как топленый жир.

И этот прыщавый мальчишка, Ярополк, будь проклята его память, потребовал для себя чести возглавить наступление со своей дружиной.

С нами.

Он потакал нашим прихотям, и в ночь накануне боя мы ни в чем не знали отказа. Он прислал эль и женщин с мягкой кожей и глазами, как у лани, предлагал вино и отменную еду ― к тому времени любая еда без червей была хороша, ― и священников по нашему выбору, чтобы те укрепили наш дух.

Но те, кого не трясло от злости и страха, глядели мрачно и не желали ни яств, ни девок. А священники не успевали молиться за упокой душ тех, кто дотянет лишь до утра, посему не могли отвлекаться на прочих, искавших утешения.

Не воодушевляло даже известие, что гарнизон Саркела насчитывает не более тысячи человек, так что, даже если они созовут горожан, годных к сражению, у нас все равно десятикратное превосходство в числе. Весть должна была нас взбодрить и вселить уверенность, но все понимали, что осаждаемые за стенами всегда имеют преимущество.

К своему изумлению, я увидел среди костров хмурого и озабоченного Мартина ― Олег прислал его помочь христианам в дружине брата.

― Я думал, ты в безопасности в Киеве, ― сказал я ему той полыхавшей кроваво- красными сполохами костров ночью и увидел сверкнувшую в темноте белизной улыбку.

― Среди вас, язычников, есть избранные Богом, ― сказал он, ― и они вопиют о помощи.

― А ты здесь единственный жрец своей веры, ― заметил угрюмо Валкнут, который неплохо схватывал религиозные тонкости. ― Если б ты не пришел, греческие священники Христа одержали бы еще одну победу, так?

― Существует лишь один истинный Бог, ― заметил Мартин, становясь на колени, чтобы приладить горшок у огня.

Потом он замер, потому что из темноты вышел и навис над ним Эйнар, а следом, как темный призрак, явилась Хильд. Она, как собака, присела на корточки у ног Мартина и смотрела на него, улыбаясь и наклонив голову, словно обнюхивала.

― Ты хорошо хранишь его, священник? ― спросила она.

Сощурясь, он поглядел на нее.

― Тебе не добраться, ― ответил он спокойно, разумея, как и она, древко копья; я не мог не восхититься им, потому что в те дни я не смел даже взглянуть Хильд в глаза.

Она обреченно улыбнулась и нагнула голову набок, как птица.

― Когда-нибудь я потребую его назад, священник.

Мартин встал, разгладил свои жалкие лохмотья и снял горшок с огня. Потом сотворил крест над Хильд, та рассмеялась, а он ушел в темноту.

Эйнар, бледный, как рыбье брюхо, встал на колени у костра и принялся греть руки, потому что изрядно похолодало. В этих проклятых богами степях весь день жаришься, а по ночам замерзаешь; Берси