Я помолчал, потом кивнул. Стянул рубаху, ощущая на себе черные глаза Хильд. Она была завернута, точно труп, в мой плащ, но дрожала при жарком солнце.

― Бодвар, ты и Валкнут, возьмите еще троих и ступайте обратно к двери. Когда Орм через колодец доберется до нее, ему может понадобиться помощь. А потом позовете нас.

Оба тяжко вздохнули. Бродить по этой богами проклятой горе никому не хотелось. Однако все лучше, чем спускаться в колодец. Но Эйнар сказал ― «когда» я доберусь до двери, а не «если» доберусь.

Я почувствовал рядом Хильд, ее ладонь на моей голой руке. Я заглянул в ее темные глаза и увидел страх. «Однако не за меня», ― подумал я, засовывая в сапог огниво и едальный нож.

На краю каменного кольца Эйнар стиснул мою руку, его взгляд впился в мое лицо, как когти. Он ничего не сказал и сразу же отпустил меня.

Снова в колодец, с факелом в руке. Очутившись вблизи отверстия, я велел остановиться и немного повисел, изучая дыру. Потом изогнулся и просунул в него ноги по колено.

Слишком узко. Как быть с факелом? Под пояс не засунешь, пока он горит. А в темноте оставаться не хотелось.

В конце концов я придумал. Развязал штаны, вытянул из них завязку. Штаны упали, повисли на сапогах, я оставил факел тлеть, привязал конец завязки штанов к его торцу и сделал петлю.

В темноте я повесил петлю себе на шею, потом пролез в дыру, отпустил веревку ― и остался один. В темноте. В дыре размером не больше склепа.

Она шла вниз под углом, как и следовало ожидать, и я сулил самые богатые жертвоприношения всем богам ― асам, ванам и прочим, о которых только мог вспомнить, молясь, чтобы дыра не стала уже. Руки за головой, ладони распластаны на грубом камне ― обычная скальная порода, подумал я тем уголком рассудка, который не вопил в ужасе.

Точно могила. Темно... Я ударился обо что-то и остановился. Твердое. Застрял.

Ничего подобного мне прежде испытывать не доводилось. Сам не знаю, как не закричал, не забился в страхе. Свод давил, пот заливал и жалил глаза, я слышал свое хриплое дыхание в этой жаркой тьме.

Я лежал, вытянув руки за головой, и пытался оттолкнуться. Бесполезно. Ноги уперлись в твердое. Я чуть-чуть приподнял колени к потолку, оцарапался и почувствовал, как течет из ссадины кровь. Уперся ― ноги нащупывали только камень.

Я сморгнул, чтобы избавиться от пота, перевел дыхание и попытался подумать. Дыра сворачивает! Ну конечно! Я уперся в поворот.

Извернулся ― ощутил, как ноги скользят, ― вздохнул с облегчением ― понял, что уже не скольжу, а падаю. Я полетел вниз, обдирая кожу на ладонях, и врезался во что-то, головой и ободранными локтями ударившись о нечто твердое.

Пыль. Почти невозможно дышать. Задыхаясь, я утратил остатки храбрости, заметался, но потом с немалым трудом выбрался из того, что казалось постелью, ― и снова наткнулся на что-то жесткое.

Я вдруг увидел свет ― внутри своей головы, ― и когда наконец со стоном выпрямился и потрогал рану, руки стали липкими. Но я мог дышать, хотя пыль еще не осела.

Кажется, лестница. Я стал карабкаться. По счастью, факел не потерялся, а в сапоге у меня были нож и огниво. Чирк! Первая искорка оказалась яркой, и я разглядел, что стою в рудничном треке, ― «лестница» оказалась деревянными поручнями.

Еще искра, еще и еще ― сухой мох затлел. Я медленно и осторожно раздувал огоньки, потом поднес мох к факелу ― и у меня появился светильник.

Квадратное помещение футов десяти в высоту. То, что я принял за постель, оказалось кузнечным горном с металлическими краями, полным золы. Черная завеса кружилась под потолком и медленно оседала на мое тело.

Какие-то бочки, рядом с ними покосившийся стол с покрытыми пылью инструментами. Рудничный трек уходил в темноту в обе стороны. В пыли я различил на полу брошенную лопату.

Я поднялся, вытер от пота глаза, высоко поднял факел. Кузнечные мехи, стоило до них дотронуться, рассыпались в прах. Мое внимание привлекла наковальня. Покрыта пылью и паутиной, на вид тяжелая ― вдвое тяжелее Скапти, и ржавая. В наковальне была щель, глубиной в треть моего пальца, по всей ширине.

Я выплюнул пыль и подобрался к столу. Из двух бочек что-то пролилось или высыпалось на пол. Я нагнулся и понюхал. Металлические опилки. Еще в одной бочке был песок. По другую сторону стола стоял каменный бочонок, в котором, вероятно, держали воду.

Инструменты казались обычными для кузницы: молотки, клещи, молоты, все покрыто паутиной и ржавчиной. А вот наверху, на стене, что-то блестело.

Я поднес факел поближе и увидел вырезанную в скале полку с длинной ниткой рун. Я не смог прочитать их; не странно ли ― норвежец умеет читать на латыни, но не знает рун.

На полке лежало нечто вроде палки, как следует промасленной, с квадратным наконечником: две медные заклепки крепили шишку из блестящего металла, выступавшую из деревянного стержня на длину большого пальца и ровно обрезанную. Я не стал ее трогать ― после того как меха распались в пыль, не хотелось ни к чему прикасаться. Зола по-прежнему сыпалась с потолка, и тяжесть свода давила на меня.

Вдобавок было в этом куске дерева что-то, что мешало притронуться к нему. Он казался странным... чужим...

В конце концов я взял тяжелый молот, весь ржавый, с железной рукояткой. С оружием в руках стало легче. Другое дело ― чем оно поможет, если явится призрак мертвой женщины?

Я огляделся, пытаясь определить направление, чтобы не уйти вниз, в лабиринт заброшенного рудника.

Внезапно факел стал оплывать, и мое сердце пропустило удар. Но потом меня как осенило: я поднял факел; и легкий ветерок шевельнул пламя. Обругав себя, я двинулся в ту сторону, откуда сквозило.

Дверь, когда я в конце концов увидел ее, почти привела меня в отчаяние. Засов был тяжелым, пришлось бить по нему молотом, пока он наконец не вывалился. Тогда я толкнул дверь, услышал крики, увидел лучик света, а потом чьи-то пальцы обхватили кромку двери.

Рывком, подняв тучи пыли, она отворилась, впустив в шахту солнечный свет. Волоча ноги и путаясь в скрутившихся штанах, я выбрался наружу.

Впереди возвышался Валкнут, Бодвар и остальные позади. Они замерли, потом уставились на меня. Затем Валкнут как-то осел, обхватил себя руками и отступил. Бодвар указал в мою сторону пальцем, его губы зашевелились.

Едва не обмочившись от страха, я круто обернулся к чудищу за моей спиной, но там никого не было. Викинги сопели и пыхтели, и с внезапно охватившей меня яростью и со стыдом я понял, что они изнемогают от смеха.

Понадобилась вечность, чтобы они очухались, а мой обиженный вид смешил их еще больше. Бодвар даже вызвался снова подняться на гору, чтобы привести остальных, потому что, как он признался потом, боялся лопнуть со смеху.

Валкнут позже сказал, мол, ему почудилось, что черный цверг вылез наружу с молотом в руках, чтобы прогнать непрошенных гостей. От облегчения, что это я, он, дескать, чуть не сомлел.

Тут и мне стало смешно. В самом деле: дверь со скрежетом открывается, вылезает голый парень, в одних сапогах, штаны обвились вокруг лодыжек, черный от угольной пыли, в крапинку от пота и крови... Я бы тоже оборжался.

Час спустя я все еще был смешон ― хотя штаны поправил; солнце не очень припекало, так что я дрожал и покрылся гусиной кожей. Мне требовалась вода, чтобы умыться, но лишней у нас не было, так что я ходил черным и вызывал гогот честной компании.

Эйнар кивнул одобрительно, как если бы знал, что я совершил. Прежде я бы до безумия обрадовался, но теперь Эйнара окружало слишком много смертей, чтобы я по-прежнему его уважал.

Зажгли факелы, и я повел варягов, кроме четверых, оставшихся сторожить дверь, обратно в кузницу. Хильд тащилась рядом со мной. Мартин нетерпеливо рвался вперед, совсем как собака, в которую его