сияющего нимба. Девушка засыпала Доусона бесчисленными вопросами. Они прошли не меньше двухсот ярдов, когда он остановился и положил обе руки ей на талию.
– Вы слишком много болтаете, Эми Уэнтворт.
Он медленно разомкнул руки, снял смокинг и расстелил его на песке.
– Садитесь, – приказал он, подавая Эми руку.
– Доусон Блейкли, у вас весь смокинг будет в песке.
Он улыбнулся и, опускаясь рядом с ней, сказал:
– Ничего, можно купить новый, а эти хорошенькие ножки у вас на всю жизнь.
Эми села. Доусон приподнял ее юбки и принялся методично стряхивать песок. Неожиданно он наклонился и поцеловал подъем правой ноги. Эми возбужденно ахнула.
– Ну что, теперь лучше? – спросил он.
– Замечательно. Вы определенно умеете обращаться с дамой. Кстати, много их у вас?
– Сотни, – усмехнулся Доусон. – Но вы задаете слишком много вопросов, юная леди.
– Знаю, и все же вот еще один. Вам бы не хотелось меня поцеловать?
– Думаю, что хотелось бы, и даже очень.
Склонившись над Эми, он коснулся губами уголка ее рта.
– Вы так прекрасны, что мне не хватает слов. – Он снова поцеловал ее, на этот раз по-настоящему, и прижал к себе так крепко, что Эми едва могла дышать. Почти не отрываясь от ее губ, Доусон повалил ее на спину, сдвинул с плеча пышную оборку и стал целовать обнажившуюся нежную кожу.
– Кэтлин, о Кэтлин, любимая…
Эми встрепенулась:
– Я вовсе не Кэтлин. Кто она такая?
– Извините, – пробормотал Доусон и встал. – Вам лучше вернуться.
– А вы разве не идете? Тогда и я останусь! – заявила Эми.
Она шагнула ближе и попыталась его обнять, но Доусон резко высвободился, наклонился к ее уху и сказал:
– Сегодня вечером мое общество не доставит вам удовольствия, юная леди.
Внезапная перемена в его настроении обидела Эми. Едва сдерживая слезы, она заплакала и побежала к дому.
Доусон проводил ее взглядом и еле слышно произнес:
– Тем лучше.
Оставшись в одиночестве, он устало опустился на песок. Взошла луна, а он все сидел и думал о золотоволосой любимой, оставшейся в Америке. Когда жар, сжигавший его изнутри, стал нестерпимым, Доусон порывисто встал и, быстро раздевшись, бросился в море. Вода приятно холодила его разгоряченную кожу. Доусон заходил все глубже и глубже, а потом поплыл, пока от напряжения не заболели мышцы. Перевернувшись на спину, он смотрел на небо, а волны медленно несли его к берегу. Порой у него мелькала мысль, что ему не добраться, а за ней приходила другая: какая разница, вернется он или нет.
Натянув на мокрое тело одежду, Доусон медленно побрел назад, сел в коляску, и кучер повез его к вилле баронессы.
Дверь в спальню была приоткрыта. Когда он проходил мимо, Сьюзен окликнула:
– Доусон, это ты? Я так волновалась!
– Сьюзен, я очень устал. С твоего разрешения, я пойду спать.
– Конечно, дорогой, – сказала она, откидывая одеяло со второй половины кровати, – иди ложись.
– Извини, но я хочу лечь в своей комнате. Я все объясню тебе позже.
Он ушел. Баронесса проводила его взглядом, и на ее красивое лицо набежала тень. Интуиция подсказывала ей, что роман с красивым американцем близится к концу.
Родители Скотта Александера считали его самым красивым младенцем на свете. Луи и Абигайль тоже души не чаяли во внуке, а Ханна была счастлива, что в Сан-Суси снова появился малыш.
Кэтлин очень любила сына, и ей никогда не надоедало ворковать с ним. После рождения ребенка она и к мужу стала относиться добрее.
В детскую вошла Ханна.
– Ну-ка, молодые люди, – строго объявила она, – вам пора дать пареньку поспать. Мисс Кэтлин, передайте мне ребеночка, я положу его в колыбельку. Этак вы его совсем разбалуете.
– Глупости, как можно избаловать младенца шести недель от роду? Хантер, скажи ей, что это ерунда.
Хантер улыбнулся:
– Дорогая, мальчику действительно пора в кроватку. Да и тебе пора отдохнуть.
– Слушаюсь, доктор Александер, – со смехом согласилась Кэтлин.
