воздух. — Да здравствует Царь Зернышко, дарующий землю!

'Земли! Земли!' Легионы двинулись добывать ее.

Ненавистные нобилям и патрициям, шли они по дорогам Италии. Разоренные войнами, закабаленные долгами примыкали к ним. Перебежчики из когорт Антония и войск Помпея вливались в армию императора. Ветераны Цезаря, даже те, что давно получили земельные наделы, брались вновь за оружие. Они желали добыть пашни всем своим однополчанам.

Мятежники отступили к Перузии. Богатый торговый город Этрурии, Перузия дала прибежище войскам Фульвии и ее деверя. Супруга триумвира настаивала бороться до конца, низложить Октавиана и провозгласить диктатуру династии Антониев. Люций отмалчивался. Их силы были ненадежны, хотя и превосходили числом копий армию императора. Основное ядро войска повстанцев составляли наемники- гладиаторы, то есть пленные варвары, враждебные простолюдинам Италии. Италийские пахари еще помнили свирепые набеги галльских орд. В преторианских когортах Фульвии служили местные нобили и бежавшие от проскрипций сенаторы. Но эти отряды в счет не шли. Да к тому же среди местных ополченцев было немало таких, что впервые в жизни взялись за оружие.

Об Агриппе же и его воинах рассказывали сказки. Пицены вечерами у костра утверждали, что их земляк за один глоток выпивает ведро вина. И после любой попойки его глаза ясны, как у горного сокола. Съедает Марк Агриппа в один присест быка, а своего Бамбино ставит на ладонь и поднимает, как пушинку.

—  А из глаз у него огонь, а изо рта пламя, а волосы как копья торчат!

Новобранцы ежились. Ветераны Антония презрительно сплевывали, но их неверие тонуло в упорном желании крестьянских парней видеть в человеке, раздающем бедноте землю, чудодея, Марса — Мстителя за их долгие обиды.

Об Октавиане же говорили, что он, наоборот, очень мал, мил, кроток и пуглив, как птичка. А видит даже во тьме.

— Человек еще только подумал, а Бамбино уже видит, — в упоении повторял сказитель. —  Носит его Агриппа на плече, а божественный ребенок указывает ему своим золотым пальчиком на злодеев, и не щадит тогда Марк Агриппа наших кровопийц.

Новобранцы восторженно ахали.

Но Агриппа не водил свои когорты на приступ. Он выжидал. Днем, как всегда, проводил учения, а к вечеру возвращался в палатку с целым ворохом прутиков и деревяшек. Сидя на полу, строгал, подгонял дощечки, мастерил замысловатые каркасы. Октавиан, скучая, наблюдал.

— Хоть бы занялся чем-нибудь, — не выдерживал Агриппа, — целые дни бездельничаешь.

— Я спал.

— Днем спал и ночь спишь так, что из палатки выбросить можно, не проснешься.

— А ты не злись. —  Октавиан соскочил с постели. — Помочь тебе?

— Не мешай. — Агриппа ласково отстранил его. — Видишь, это вроде чертежа, только объемного. Похоже на катапульту, только это не катапульта.

— Таран?

— И не таран. Придет время — поймешь, что это такое. — Агриппа на миг оторвался от своего сооружения и поднял голову. — Ты умеешь нитки сучить, только чтоб тонкие и крепкие?

— Умею. — Октавиан удивленно посмотрел на него. — А зачем?

— Вот и займись. На самом деле канаты будут, а тут мне крепкие нитки нужны.

Теперь они работали вдвоем. Агриппа строгал, пригонял дощечки, а тонкие и ловкие пальцы его дружка быстро связывали разрозненные части.

Вскоре вдали от крепостных стен легионеры начали воздвигать нигде не виданные до сих пор деревянные чудища. Потом Марк Агриппа повелел собрать всех девушек и молодок из окрестных деревень и обстричь им косы. Сам наблюдал, чтобы непристойностей не случалось. Каждой обстриженной красотке обещал после победы по два югера пашни. Нет в мире лучше и эластичнее канатов, чем сплетенные из женских волос.

В Перузии начался голод. Воины Фульвии совсем приуныли.

Пока среди осажденных шли совещания, вступать ли в переговоры, ждать ли прибытия Марка Антония с подмогой, саперы императора воздвигли бастионы и сжали Перузию каменным кольцом. За этим прикрытием осаждающие спокойно сторожили добычу. Высота каменного кольца превышала крепостные стены, и, прогуливаясь по своим бастионам, император мог наблюдать жизнь в осажденном городе.

На стенах Перузии, опоясавшись мечом, в пурпурном плаще полководца и сенаторских сапожках, прогуливалась Фульвия. Ее сопровождала подобострастная свита молодых аристократов.

Люций Антоний предложил начать переговоры. Горожане отвергли его совет. Панический страх перед оборванцами, взявшимися за оружие, оказался сильнее голод.

Желая пощадить ни в чем не повинных жителей и сберечь жизни своих легионеров, сын Цезаря сам послал, мятежному консулу парламентария.

Фульвия заколола копьем посланца Октавиана седовласого ветерана Габиния, еще с Цезарем ходившего за Альпы. Она не забыла, что этот дерзкий старик в Габии на суде легионеров первым предложил считать Люция Антония мятежником. Труп несчастного бросили в крепостной ров. Негодование и ненависть охватили войска императора.

Через бреши, проделанные за ночь в каменном кольце бастиона, поползли, тяжело скрипя, деревянные чудища. Каждое напоминало и таран, и катапульту разом, но их фасады были наглухо забиты крепкими досками.

Люций Антоний велел метать греческий огонь. Однако ветер дул с полей в город. Сырые доски не загорелись, а языки пламени, перелетев за крепостную стену, подожгли тростниковые кровли предместья. Пожар перекинулся в самый город. Перузия запылала. А неуязвимые деревянные чудища вплотную подползали к крепостным стенам. Неожиданно их чрева разверзлись, и по переброшенным мосткам легионеры императора скатывались в город. Под прикрытием длинных македонских щитов они были недосягаемы для стрел и копий.

Битва продолжалась недолго. В предместьях солдаты Октавиана уже громили горящие дома, приканчивали спасшихся от огня жителей.

Напрасно Марк Агриппа метался, пытаясь прекратить избиение невинных. Его призывы к чести и милосердию были бессильны.

Из горящего дома раздался пронзительный девичий вопль. В проеме фронтонного окна показалась девушка. Подол ее одежды лизали язычки пламени.

Агриппа на миг остановился, оборвал лоскут от туники и, замотав низ лица, кинулся в объятый огнем атриум. Он подскочил к одной из колонн и, обжигаясь об накалившийся камень, начал карабкаться вверх.

— Сюда! Сюда! — выкрикивал молодой пицен. — Беги сюда, я тебя сниму!

Она подбежала к самому краю и протянула руки к своему спасителю, но вдруг отпрянула:

— Нет, нет! Бросишь легионерам!

Агриппа узнал Клодию.

— Дура, я сниму тебя и все!

Но Клодия, обезумев от ужаса, бросилась в пламя. Рассыпая рой искр, балки, охваченные огнем, начали рушиться...