(столкновение, стычка) — была непредвиденной битвой; дуэль подготавливалась — один из двух соперников (в основном тот, кто считал себя оскорбленным) «вызывал» другого, назначал ему свидание, решая с его согласия о часе и месте, о выборе оружия, и уточняя число «секундантов», кто примет участие в нападении. Нельзя было осудить дворян, попавшихся на «встрече». Только дуэль, с ясно установленным намерением, наказывалась порой смертью), но не как дуэль. Больше того, Кардинал будет убит этим обстоятельством; он так превозносил Бискара и Каюзака, как чудеса всех достоинств, и рассматривал их, так сказать, как свою правую руку. В самом деле, он их поднял превыше того, на что они могли бы правдоподобно надеяться по происхождению и, может быть, превыше их достоинств. Лучшее качество, каким они обладали, было личной привязанностью к нему, если только это может быть принято за доброе качество, в соответствии с тем, что он их заставлял делать ежедневно против службы Короля. Они принимали партию Кардинала вкривь и вкось, не оценивая, заинтересован ли Его Величество в их действиях или нет; так, стремясь поддержать его сторону, они не только время от времени ссорились с лучшими слугами, каких мог иметь Его Величество, но еще и дрались всякий день против них, потому как были более преданы делу Министра, чем Мэтра.

Все сказанное Месье де Тревилем было ловким ходом утонченного куртизана. Он знал о неодобрительном отношении Короля к этим двум братьям именно по причине их привязанности к Кардиналу.

Он знал, к тому же, что не мог доставить большего удовольствия Его Величеству, как оповестив его о победе, одержанной Мушкетерами над ставленниками Кардинала. Итак, Король, не осведомляясь больше, была ли наша битва встречей или нет, отдал приказ Месье де Тревилю привести в его Кабинет Атоса, Портоса и Арамиса по маленькой потайной лестнице. Он указал ему час, когда он должен быть один, и Месье де Тревиль явится туда с тремя братьями, и они расскажут ему все вещи, и как они произошли. Тем не менее, явившись, они скрыли от него все, что могло бы навести его на мысль о дуэли, и настаивали на неожиданной встрече. Они говорили ему обо мне, и Его Величество проявил любопытство меня увидеть; он приказал Месье де Тревилю привести меня на следующий день в тот же час к нему в Кабинет, и когда, по распоряжению Месье де Тревиля, три брата передали мне это от имени Его Величества и его собственного, я упросил их в тот же день провести меня к утреннему туалету этого Командира.

Я был обрадован тем, как довольно счастливо вела меня судьба, с самого начала представив меня Королю, моему Мэтру. Я почистился в этот день наилучшим образом, как мне только было возможно, и так как, без бахвальства, у меня была довольно красивая фигура, довольно славная мина и даже довольно красивая физиономия, я надеялся, мое лицо не произведет на Его Величество того же эффекта, какой произвела на него физиономия Месье де Фабера уже некоторое время назад. Тот купил роту в одном из старых корпусов (Роту в одном из старых Корпусов — эти армейские Корпуса были самыми привилегированными, по причине их древности, их положения на службе, и происхождения тех, кто туда допускался), а Король отказал ему в своем согласии, потому что его мина, далеко не самая приятная, чрезвычайно ему не понравилась.

/У Месье де Тревиля./ У меня не было больше нужды после распоряжения Его Величества сожалеть о потере рекомендательного письма, каким я обладал для Месье де Тревиля. То, что я сделал, более благоприятно отрекомендует меня перед ним, чем все письма на свете, и даже доставит мне честь принести поклонения моему Мэтру. Переполнявшая меня радость сделала эту ночь самой долгой в моей жизни. Наконец утро настало, я соскочил с кровати и оделся в ожидании, когда Атос, Портос и Арамис явятся забрать меня для представления их Командиру.

Они явились некоторое время спустя, и так как от моего дома было недалеко до Месье де Тревиля, мы вскоре прибыли. Он отдал команду своему камердинеру, чтобы тотчас, как мы появимся в прихожей, тот прямо провел бы нас в его Кабинет; для всех остальных вход был запрещен. Стоило Месье де Тревилю бросить на меня один взгляд, как он тут же отчитал трех братьев, не сказавших ему правды- они говорили о молодом человеке, тогда как я был всего лишь ребенком. В другое время я бы страшно разозлился, услышав такие речи. Этим словом — ребенок — я, казалось бы, должен быть исключен из службы до более зрелого возраста; но мои дела говорили в мою пользу лучше, чем если бы я был на несколько лет старше; я уверился, — чем моложе я буду выглядеть, тем больше в этом будет для меня чести.

Однако, поскольку я знал, что недостаточно исполнять свои обязанности, если у тебя еще не хватает духу приправлять свои поступки достойной уверенностью, я ему очень почтительно ответил — да, я и вправду молод, но я сумею справиться с каким-нибудь Испанцем, ведь я уже показал ловкость, выбив из боя Капитана старого корпуса. Он мне весьма любезно ответил, что, говоря так, я присваиваю себе малейшую долю должной мне славы, я мог бы сказать и о разоружении двух Командиров Гвардии и одного Командира Стражи, а это стоит не меньше одного Капитана старого корпуса. Атос, Портос и Арамис рассказали ему полностью, как происходило все дело, они добросердечно соглашались, что без меня они, может быть, не взяли бы верх над их врагами, и главное, Атос, кто даже признавался, что без моей помощи ему вряд ли бы удалось выбраться из рук Жюссака. Месье де Тревиль сказал мне, что он еще не говорил с Его Величеством, потому что не знал всех обстоятельств, когда имел честь обсуждать с ним нашу битву, но он не преминет теперь все ему доложить; он даже будет говорить с ним в моем присутствии, дабы я получил удовольствие услышать из его собственных уст должные мне славословия.

Я делаюсь скромником при подобных речах, хотя в глубине души никакие другие не могут быть мне более приятны. Месье де Тревиль приказал заложить лошадей в свою карету и отправился навестить Бернажу, кого он знал лично. Он хотел услышать от него, каким образом протекала наша битва; он вовсе не подвергал сомнению слова трех братьев, но просто желал уверить Короля, что получил все подробности из места, не способного вызвать подозрения, то есть, из уст тех самых людей, с кем мы имели дело. Он нас пригласил, однако, отобедать с ним, а пока он не вернется после визита, мы пошли в сторону Игры в Мяч, располагавшейся совсем рядом с Конюшнями Люксембурга. Мы лишь обменивались мячами, — занятие, в котором я не был особенно ловок или, лучше сказать, ничего совершенно в нем не понимал, поскольку никогда не играл, кроме этого самого раза; потому, боясь получить удар в лицо, возможно, помешавший бы мне оказаться на свидании, назначенном мне Королем, я оставил ракетку и поместился на галерее, совсем рядом с оградительной веревкой.

/Одна дуэль нагоняет другую./ Там было четверо или пятеро дворян, я с ними был незнаком, и между ними находился один Гвардеец Месье Кардинала, кого Атос, Портос и Арамис знали не больше, чем я. Он же прекрасно знал, что они Мушкетеры, и поскольку имелась определенная антипатия между двумя Ротами, и покровительство Его Преосвященства его Гвардейцам обращало их в наглецов, едва оказавшись под галереей, я услышал, как тот говорил своим компаньонам — не следует удивляться моему испугу, должно быть, я подручный Мушкетера.

Он не особенно заботился, услышу ли я его слова, а поскольку произносил он их достаточно громко, чтобы я их все-таки услышал, я подал ему знак, что мне надо замолвить ему словечко, причем его друзьям совсем не обязательно этого видеть. Я вышел из галереи; Атос и Арамис, увидев, как я прохожу, поскольку они были около входа, спросили меня, куда я иду; я им ответил — иду туда, куда они не могли бы сходить вместо меня. Они сочли, что я выхожу по какой-нибудь нужде, и продолжали перекидываться мячами. Гвардеец, решивший дешево разделаться со мной, потому что видел, как я молод, последовал за мной моментом позже, как ни в чем не бывало. Его товарищи, не видевшие поданного мной ему знака, спросили, куда он идет; он им ответил, из страха, как бы они не усомнились в чем-нибудь, — он идет во дворец де ла Тремуя, примыкавший к игорному дому, и сейчас вернется. Его кузен был Оруженосцем Месье Герцога де ла Тремуя, и он уже заходил его навестить вместе с ними, они легко поверили, что, не застав его, он пошел осведомиться, не вернулся ли тот.

Я ждал моего человека у двери, твердо решив заставить его раскаяться в наглых словах. Итак, как только он ко мне присоединился, я ему сказал, выхватывая шпагу из ножен, что ему здорово повезло иметь дело всего лишь с подручным Мушкетера, потому что, если бы речь шла о мэтре, то я не считал бы его способным ему сопротивляться. Я не знаю, что уж он мне там ответил, да и не придавал никакого значения ничему, кроме как отомстить за его наглость до тех пор, как появится некто, чтобы нас разнять. Я недурно преуспел, нанес ему два удара шпагой, один в руку и другой по корпусу, прежде чем явилась особа, оказавшая нам такую добрую услугу. Наконец, за короткое время, пока нас не беспокоили, я, без сомнения, ни с чем не считался, когда поднялся шум в самом доме Игры в Мяч, и все заволновались происходящим перед дверью. Тотчас набежали его друзья, и Атос, Портос и Арамис сделали то же самое, опасаясь, как бы