славного дома, но не имевший другого достояния, кроме мизерного пенсиона, установленного ему старшим братом, встал в ряды соискателей и одержал победу, я вовсе не позавидовал его удаче, поскольку лишь от меня зависело ею обладать; но так как я был бы не прочь снова сделать ее моей любовницей, я представился ей, когда они были женаты, дабы посмотреть, не будет ли она в настроении обходиться со мной так, как это делала при жизни своего первого мужа. Шевалье, в чьем сознании она не могла сойти за Весталку, и опасавшийся ее слабости, счел за лучшее поговорить об этом скорее со мной, чем с ней. Он мне сказал без лишних предисловий, что каждый мэтр у себя дома, и он не находит особенно добрым, чтобы я сюда когда-либо возвращался. Мне нечего было на это сказать, и, принужденный поступить так, как он мне намекнул, я бы здорово заскучал, если бы Париж не снабдил меня тысячью других любовниц, вскоре утешивших меня от потери этой.

В самом деле, я недолго подыскивал себе одну, сказать по правде, не такую красивую, какой была жена Шевалье, но зато гораздо более богатую. Речи, с какими она ко мне обратилась, едва мы сделались добрыми друзьями, полностью пришлись мне по вкусу. Она мне сказала, — поскольку нам хорошо вместе, надо, чтобы все между нами было общее; итак, я мог запускать руку в ее секретер, когда мне что-нибудь понадобится, и она никогда не найдет на это возражения.

Ее муж был Президентом, и они не слишком хорошо жили вместе, причем ни один, ни другая особенно об этом не заботились. Он сам стал причиной их раздора. В начале их семейной жизни, вместо того, чтобы жить с ней, как он и должен был делать, он пустился в тысячу авантюр. Она была этим оскорблена и донимала его попреками. Он попытался смягчить ее более порядочным поведением, но, так как он напрасно себя насиловал, ведь развратники всегда возвращаются к их первоначальной манере жить, с ним случилось досадное приключение, принятое им поначалу за простую галантность. У него имелся красивый дом в четырех лье от Париже, куда он часто ездил понаслаждаться вволю со своими любовницами. Как-то его жене нездоровилось несколько дней; он отправился туда один и назначил там свидание одной из своих подружек. Он продержал ее там два или три дня, и, хорошенько позабавившись с ней, выпроводил ее обратно в город, тогда как сам задержался там на весь остаток недели.

Соседство с Парижем привлекало к нему многочисленную компанию друзей, пока он был там; один из них явился с некой Дамой, кого он представил, как одну из своих двоюродных сестер. Он сказал, что она была замужем за одним видным дворянином из Бургундии, а в Париж ее привел процесс в Парламенте. У него действительно имелась одна, вышедшая замуж в тех краях, и находившаяся там в настоящий момент, но она далеко не походила на эту, настолько же мало добродетельную, насколько та была мудра. Они, ее друг и она, выбрали дом Президента, чтобы провести несколько дней вместе, оба абсолютно уверенные, что он не тот человек, кто будет особенно присматриваться к их делам, а даже, если он что-нибудь и заметит, он не был достаточным врагом природы, чтобы возмутиться из-за того, как они воспользовались его домом для их удовольствий.

/Любовники на седьмом Небе./ В самом деле, он не был особенным формалистом в этом вопросе. Однако, догадавшись, в каких они были отношениях, хотя они и устроили из них для него тайну, он решил раскрыть истину, ничего у них не спрашивая. С этим намерением он отвел им спальни, соединявшиеся одна с другой. Но Даме он предоставил не совсем обычную кровать; она располагалась посреди комнаты и была подвешена за четыре угла. Он рассчитал, что мужчина явится к ней туда, и замыслил такой план, какой должен был сразу же прояснить все дело.

После славного ужина настал час отходить ко сну; он распорядился проводить их обоих, каждого в его апартаменты. Они обрадовались, когда увидели, как близко находились друг от друга, а главное, когда обнаружили, проверив общую дверь, что ничто не мешало их обоюдным визитам. Как и ожидал Президент, мужчина пробрался к Даме и улегся с ней в кровать, в подвешенную кровать, походившую скорее на маятник, чем на настоящую кровать; едва Президент убедился, что они задремали, как они были подняты к самому потолку комнаты при помощи веревок, пропущенных через блоки, прикрепленные к четырем углам. Они были столь утомлены, либо вояжем, что они проделали от Парижа до этого дома, либо чем-то иным, о чем не говорится, но легко угадывается, что ничего не почувствовали. На следующее утро они были страшно изумлены, оказавшись вот так наверху комнаты. Она была, по меньшей мере, пятнадцати футов в высоту; они никак не могли спрыгнуть, не подвергаясь риску сломать себе руку или ногу, и их ситуация показалась им столь же печальной, как участь человека, попавшего в осаду, когда он меньше всего об этом думал.

Они оставались там вплоть до полудня, когда Президент счел за благо пойти сменить их с поста. Он разыграл удивление, когда увидел их, лежащих вместе и поднятых так высоко; но вскоре, обратив свое так называемое удивление в насмешку, он сказал им, что они могли бы избавиться от подобного конфуза, если бы признались ему в их интрижке, и так как он не был святошей, то с удовольствием бы оказал им услугу. Он довольно долго высмеивал их, и хотя Дама воспринимала это не без стеснения, как, впрочем, и ее друг, они притворились, будто и для них это была всего лишь веселая шутка, потому что они просто не могли сделать ничего лучшего. Однако, они затаили определенную злопамятность, и как только возвратились в Париж, молодой человек решил за себя отомстить. Ему пришла в голову идея, какую он нашел выдающейся, и вот что он немедля сделал для ее осуществления.

/Не всякая, что в рясе, — Аббатисса./ Так как он знал, — стоит лишь предложить любую прелестную девицу Магистрату, как тот, очертя голову, попадет впросак, он выбрал одну, настолько же всю прогнившую от болезни, насколько и красивую. Он привел ее к себе вместе с другой женщиной тех же нравов. Он велел им переодеться в монахинь и дал той, кто нехорошо себя чувствовала и была более привлекательной, все украшения, что носит аббатисса, дабы ее отличали от других.

Сделав это, он предоставил ей также карету, запряженную шестерней, с челядью в серых ливреях. Эта карета покатила по дороге к водам Бурбонов, где располагался дом Президента. Фальшивая аббатисса, кого ее болезнь лишала живых красок на лице, остановившись в его деревне около пяти часов после полудня, под предлогом, якобы легкое недомогание не позволяло ей ехать дальше, послала через час спросить у Президента, не позволит ли он ей прогуляться в его Парке, когда она отдохнет. Тогда стоял месяц май, и дни были долгими и довольно жаркими. Она пошла туда к семи часам вечера, после того, как узнала, что Президент не только на это согласился, но еще и вызвался сам показать ей все, что было прекрасного в его доме. Он спустился и встретил ее в дверях, когда узнал, что она прибыла. Он нашел, что ей недостает лишь румянца, дабы быть одной из самых красивых особ на свете, приписав этот палевый цвет лица тому, в чем обычно обвиняют Дам, то есть, влюбленности. Благотворительность, какую он, естественно, оказывал прекрасному полу, заставила его задуматься о том, как бы предложить ей лекарство, почитающееся наилучшим при такого сорта болезнях. Не пожелав сказать ей сразу, до каких пределов простирается его добросердечие к ней, слишком счастливый от возможности расположить ее в свою пользу, не было такого преклонения, какого бы он ей не принес, ни такой нежности, какой бы он ей не высказал. Фальшивая аббатисса сделала вид, будто не остается ко всему этому нечувствительной, и когда она дала ему понять, что не имеет ни малейшей склонности к жизни в монастыре, тогда как ее родственники вынудили ее к этому, он заверил ее, насколько его потрясло насилие, какое над ней проделали. Наконец, воспламеняясь все более и более подле нее, он проявил к ней множество галантностей и не счел их потерянными по той манере, с какой она их принимала. Она делала это, как женщина, не имевшая никакого представления об этом мире, то есть, как воплощенная невинность, верившая всему, что ей говорили. Президент приписал это тому, что она была заперта в монастыре с пеленок, таким образом поверив, будто она настолько же наивна в любви, насколько она была в ней дряхла и истрепанна; он счел себя счастливейшим из людей. Итак, он устроил себе роскошный пир из того лакомого кусочка, что она ему заготовила. Он весьма сильно ошибся; едва попробовав упомянутый кусочек после нескольких церемоний, представленных ему Дамой, дабы лучше сыграть свою роль; он не замедлил заметить, что уж лучше бы он выпил яд, чем делать то, что он сделал. Совсем немного дней спустя он заболел, и его цвет лица сделался ничуть не лучше, чем у мертвеца, он вынужден был признать, рассматривая себя в зеркало, что если и стоило смеяться над теми, кто бледны, то и он теперь принадлежал к их числу, так же, как и его новая подружка.

/Итальянская болезнь./ Фальшивая аббатисса прожила у него четыре или пять дней, и все это время они разделяли тот же стол и ту же постель. Затем она уехала в свое так называемое путешествие, но, едва добравшись до Корбея, вместо того, чтобы продолжать путь,