нетрудно ввести его в заблуждение. Он ему ответил, что это был шпион, кого он отправил в Брюссель, и кто был там раскрыт, в том роде, что он бы совершенно погиб, если бы не сделал того, что сделал для его спасения. Король вовсе не стал входить в дальнейшие обсуждения дела, но подумав о том, что посланник Англии ошибался, когда уверился, будто бы эти шестнадцать человек были Англичане, он пожелал его в этом разубедить. Вот это уже оказалось совсем непросто. Тот был настолько уверен в обратном, что ответил Его Величеству, якобы Король, его Мэтр, будет недоволен им, по крайней мере, пока не увидит всего своими собственными глазами; он не отвечал и за то, до каких пределов дойдет его негодование, если он хоть раз вобьет себе в голову, будто бы пожелали увильнуть от его просьбы, потому как он ничего не принимал так близко к сердцу, как дело вроде этого. Месье Кардинал тут же вмешался и сказал Его Величеству, что надо было удовольствовать Короля Англии, поскольку его посланник столь недоверчив; стоит ему только выдать тому королевский указ, дабы тому передали на руки заключенных, и послать в то же время с ним курьера, и если окажется, что они не Англичане, указ останется без исполнения. Посланник на это согласился, отправился вместе с курьером, и вскоре они прибыли в Булонь.
Кардинал пребывал, однако, в яростном гневе против Майора из-за того, что тот приказал арестовать этих шестнадцать персон, потому как, по всей видимости, когда Его Величество Британское уяснит, что это не были те, за кого он их принимал, он тотчас же рассудит, что, должно быть, это были те, кто отбили его заключенного. Итак, чтобы помешать этому Майору совершить еще какое-нибудь сумасбродство, он поспешил направить самого лучшего гонца, какой только нашелся при Дворе, дабы тот опередил курьера, ехавшего вместе с посланником. Тот действительно это сделал; но так как частенько проигрывают из-за чрезмерной ловкости, случилось так, что посланник заметил, как тот проскакал мимо, и затаил такое подозрение, что подумал было убить себя, лишь бы того догнать; тем не менее, это ему так и не удалось; прошло уже три часа с тех пор, как тот прибыл, когда он сам спешился у жилища Майора. Майор, как ни в чем не бывало, вскрыл пакет и просто сказал ему, что он предпринял совершенно бесполезный вояж; по правде, у него имелись на руках шестнадцать заключенных; но, если ему угодно, дабы ему выложили чистую правду, среди них не было ни одного даже похожего на тех, кого он искал; все они были Французы, и он заставит их говорить, если тот пожелает, дабы у него не осталось никакого сомнения; что было тотчас же и сделано, он их отвел туда, где они находились, и приказал заключенным поговорить с ними. Они все были прекрасно подготовлены, дабы не сболтнуть ему ничего такого, из чего он смог бы заключить, кем они были на самом деле и откуда явились, когда их арестовали. Майор даже распорядился уложить в постель, как если бы он был болен, человека, спасенного по дороге в Ньюпорт, из страха, как бы из-за его одежд, более скверных, чем у других, уловка не была бы раскрыта. Едва посланник заговорил с ними, как прекрасно понял, что это были Французы. Однако, так как Милорд, побывавший там до него, подверг это подозрению, он пошел к Королю, своему Мэтру, и сказал ему, что здесь скрывалось какое-то надувательство; в том роде, что если бы он был способен подать ему совет, он бы пожелал, когда бы был на его месте, послать в Булонь, как ни в чем не бывало, какого-нибудь человека, кто раскопал бы это дело и исследовал его шаг за шагом.
/
/
Он оставил еще, после собственной смерти, двух племянниц на выданье; но одну из них, а именно Ортанс, он заранее пообещал в жены Маркизу де ла Мейере, при условии, что тот примет имя и герб Мазарини. Он утвердил ее своей единственной наследницей, лишив наследства других, дабы оставить ей состояние, способное вызвать зависть множества государей. Муж, кого он для нее выбрал, также обладал значительными богатствами со своей стороны, и кроме того, был в прекрасных отношениях с Королем; так как он не был тогда еще тем, кем его видят сегодня, в том роде, что можно смело сказать, насколько монахи, кому он отдал все влияние над его душой, полностью перевернули ему мозги. Он сделался ревнивцем, однако, тотчас же, как на ней женился, и, вынужденный тремя или четырьмя месяцами позже уехать в Бретань, где он был Наместником под властью Королевы-матери, имевшей преимущественное право владения этим наместничеством, он бросил ее без единого су в Париже, дабы отомстить ей этим за то горе, какое она, по его мнению, начинала ему доставлять.
Она, впрочем, не испытала от этого больших тягот, потому как имела друзей, а они были не в настроении покинуть ее в нужде. Существовал среди других и один такой, кто во всякий день посылал ей букет, до каких она была большой охотницей, присоединяя к нему, не изменив своему обычаю ни единого раза, кошелек, где содержалась сотня луидоров. Этот кошелек предназначался, однако, лишь для ее мелких удовольствий, и он взял на себя заботу снабжать ее всем необходимым для ее дома. Ее муж, едва отъехав на четыре лье от Парижа, уже раскаялся, что оставил ее в подобном состоянии, написал этому человеку, попросив его поддержать ее в нужде. Он обязался вернуть ему все, что тот авансирует ради этого; но что до сотни луидоров и букета, то это дело он взял исключительно на свой счет и даже не получил от того за это ни малейшей благодарности.
/
