считает, что я заставлю его пережить дурной момент, если мне удастся его отыскать. Монтигре говорил, что не может мне дать лучшего совета, как держаться настороже, поскольку Росне богат, и он такой человек, что не пожалеет денег, лишь бы укрыться от того, кого он опасается. В коротких словах это означало, что он такой человек, кто способен распорядиться меня убить; мне с трудом в это верилось, потому что, естественно, я довольно хорошо сужу о моем ближнем. В самом деле, я никогда не мог вбить себе в голову, как можно довести себя до такой огромной злобы.

Засыпая со спокойной совестью, я думал, что все, о чем извещал меня Монтигре, вызвано ненавистью, царившей между двумя особами, прошедшими вместе через процесс. Однако я отправил ему ответ, поблагодарив за его мнение, хотя я и считал его ошибочным. Я просил его в этом письме дать мне знать, верит ли он, что Росне в Париже, дабы я мог принять предварительные меры, и желает он мне зла или нет, всегда, как галантный человек, а не как убийца, показать ему, что когда получают такую обиду, какую он мне нанес, невозможно забыть ее иначе, как за нее отомстив.

Монтигре написал в ответ, что Росне пустился в путь на Париж, и никто не сможет лучше известить меня о нем, чем некий Месье Жило, кто был Советником Парламента Парижа; живет он где-то возле Шарите, и если люди его квартала не смогут указать мне его дом, я всегда узнаю об этом у его племянников, Месье ле Бу, Советника, или Месье Анселена, Офицера Счетной Палаты; этот Месье Жило был когда-то близким другом моего врага, но они затеяли вместе процесс из-за какой-то безделицы, и их неприязнь сделалась еще большей, чем была когда-либо их дружба.

По получении этих новостей я счел, что ничем не рискну, повидав этого Месье Жило, поскольку мы питаем одинаковую ненависть к Росне. Я искал в указанном квартале, и, найдя его, едва было не ускорил мою гибель в этом случае, вместо того, чтобы поторопить мою месть, как намеревался. Один из лакеев старого Советника проводил меня в его комнату, и мне пришлось объяснять ему, зачем я к нему пришел, в рожок, что он вставлял себе в ухо, поскольку был глух. Этот лакей, кто оставался в комнате, оказался шпионом Росне, и, описав меня ему, повторил ему в тот же день все речи, что я вел с его мэтром. Месье Жило поведал мне, где обитает Росне, и я уверился, что найду там его и сразу же отомщу за себя без всякого ожидания. Но портрет, переданный этим лакеем, не оставил у него никаких сомнений по поводу моей личности; он немедленно переехал, разрушив таким образом все мои планы. Неудовлетворенный этим, он еще подыскивал солдат среди Гвардейцев, чтобы поручить им разделаться со мной, не сообразив того, что я был их товарищем, и они, может быть, не захотят обагрять их руки в моей крови. Он надеялся, раз уж деньги заставляют идти на все тысячу самых разнообразных людей, эти сделают все, что он пожелает, особенно, если ему подберут таких, каких ему было нужно.

Он обратился для этого к Тамбурмажору Гвардейцев, кто был из его страны и служил когда-то Барабанщиком в другой Роте вместе с одним из его братьев. Тем не менее, он не сказал ему, каково было его намерение, и Тамбурмажор отказался в довольно резкой манере. Он сказал ему, хотя он и знает всех храбрецов, какие только есть в Полку, он не сможет их привести, когда устраивают тайну из услуги, какой от них ожидают. Получив отказ от Тамбурмажора, Росне обратился к Сержанту, кто не был так разборчив, как тот, и кто привел ему на следующее утро четырех солдат, занимавшихся в Париже примерно тем же ремеслом, каким в Италии занимаются те, кому дают имя «Браво». Такое имя им вовсе не подходит, поскольку вся их бравада состоит лишь в том, чтобы хладнокровно убить человека, особенно, когда их шестеро против одного, и они могут сделать это, не подвергаясь опасности.

Я и не подозревал вовсе, что замышлялось против меня, и думал только о том, как бы подстеречь Росне в том месте, где, по словам Месье Жило, он проживал, когда узнал, что он переехал в тот самый день, как я явился к Советнику. Я спросил у его домохозяйки, исключительно прелестной женщины, весьма стоившей того, чтобы за ней поухаживали, куда он переехал. Она мне ответила, что ничего не знает, но наверняка с ним приключилось дело, крайне его взволновавшее, потому как он не успокоился до тех пор, пока не унесли все его пожитки; случилось это после визита лакея, одетого в зеленое; он поспешно спустился в ее комнату, спросил у нее свой счет и съехал. По деталям, какие она мне дала, я догадался, что это был лакей Месье Жило, кто провожал меня в его комнату. Итак, дабы лучше в этом убедиться, я молил ее сказать мне, как он выглядел. Ее описание полностью соответствовало тому человеку, какого я видел, и я ничуть не сомневался, что ухвачу там персонажа, позволившего моему врагу так быстро улизнуть.

/Гавань любви среди шторма./ Столь малого времени, когда я оставался с хозяйкой, задавая вопросы и выслушивая ответы, однако, оказалось достаточно, чтобы я влюбился в нее и, может быть, она влюбилась в меня. Я сказал, что она потеряла постояльца в лице Росне, но если она пожелает, я могу предложить ей другого; может быть, его кошелек не будет так туго набит, как у Росне, но я могу ее заверить, он заплатит ровно столько, сколько пообещает. Услышав от меня такие речи, она прекрасно поняла, что я сам намереваюсь поселиться у нее, и так как у нее уже появилась определенная склонность к моей особе, как она призналась мне впоследствии, она мне ответила, что придает небольшое значение тому, богаты ее постояльцы или нет, лишь бы ей регулярно платили; для нее важнее честность, чем богатство, и поскольку я пожелал оказать ей честь поселиться у нее, мне стоит только занять комнату, покинутую Росне, где имеется довольно удобный гардероб; и когда я там расположусь, в Париже найдется тысяча других, кто не будет так удобно устроен, как я.

Хотя я и Гасконец, то есть, происхожу из той страны, где неохотно признаются в собственной бедности, тем не менее, я сказал, что как раз та причина, какую она назвала, помешает мне принять ее предложение; эта комната слишком хороша для меня, мне хотелось бы что-нибудь более обычное, дабы быть в состоянии расплатиться; мне нечего делать с гардеробом, прихожей и конюшней, потому что я всего лишь бедный дворянин из Беарна, нет у меня ни лошадей, ни лакея. Другая на месте этой женщины, занимавшаяся тем же ремеслом, что и она, была бы обескуражена таким наивным заявлением, но эта, более щедрая, чем множество других, ответила мне, что каким бы бедным я ни был, она хочет поселить меня в этих апартаментах, или же я могу вообще не переезжать к ней; я ей дам за них столько, сколько сам пожелаю, и даже совсем ничего, если это доставит мне удовольствие; скорее она попросит меня вспомнить о ней, когда я составлю себе состояние, поскольку она убеждена, это случится со мной однажды. Мне понравились и ее щедрость, и ее пророчество. Я ей ответил, что как только ее увидел, сразу же решил снять у нее хотя бы чердак, чем лишиться такой хозяйки, и она может судить о моих чувствах теперь, когда она предложила мне с такой доброй любезностью одни из лучших ее апартаментов. Я пообещал как можно меньше быть ей в тягость, а если гороскоп, предначертанный ею, когда-нибудь сможет сбыться, я буду счастлив разделить мое состояние с ней, иначе во мне совсем уже не останется чувств.

/Семейство, обреченное на несчастье./ Не следует удивляться, что эта женщина настолько превосходила своими чувствами тех особ, кто обычно занимается подобным ремеслом. Она родилась настоящей Демуазель и даже происходила из довольно древнего рода в Нормандии, но дурное поведение ее матери послужило причиной гибели их дома. Эта женщина влюбилась в одного дворянина из их соседства, и он в нее также; ее муж не мог стерпеть их темных делишек и однажды убил ухажера, когда он явился к своей жене, веря, что другого там не было. Это убийство разорило два дома, весьма зажиточных прежде; они растратили свое добро, одни, гоняясь за смертью убийцы, другие, защищаясь. Наконец убийца добился помилования и приказал запереть свою жену, никогда не желая ей прощать. Он сам взялся за воспитание детей, а было их у него восемь человек, три мальчика и пять девочек. Мальчики недолго обременяли его, поскольку он отправил их на войну. Что до девочек, то он рассчитывал раскидать их по монастырям, но либо они пошли в мать и любили распущенность немного больше, чем допускает разум, либо они не могли решиться запереться на всю жизнь, только ни одна из них не пожелала туда поступить. Он, значит, был вынужден выдать их замуж за первого встречного, потому что, когда не имеют больше достояния, не только не приходится выбирать себе зятьев, но еще слишком счастливы принять их такими, какими они являются. Одна была замужем за бедным дворянином, соблюдавшим пост по полгода, и заставлявшим делать то же и свою жену, вовсе не из набожности, не по какой-то заповеди Церкви, но чаще всего потому, что ему не на что было есть. Другая стала супругой Мэтра Крючкотвора, исполнявшего ремесло адвоката и прокурора в суде, расположенном довольно близко от того места, где она родилась. Эта была не самая несчастная, поскольку люди такого сорта всегда находят средство жить за счет другого. Мужья двух других были людьми примерно того же пошиба, и если их супруги жили и не блестяще, то они выживали, по крайней мере. Наконец, та, у кого я должен был поселиться, получила в мужья человека, кто сейчас отсутствовал, и кто, дослужившись до Лейтенанта Пехоты, сменил ремесло и занялся сдачей внаем меблированных комнат.