резоном, или, лучше сказать, предлогом, каким он обосновал свой отказ, было то обстоятельство, что такое поручение, по его мнению, были бы обязаны отдать ему. Он был Генерал-Лейтенантом точно так же, как и Монпеза, и он полагал, что маршировать туда следовало ему, а Командующие не могли заставить его забыть о достоинстве его ранга, не совершив при этом большой несправедливости. Они могли бы отрешить его от Должности, если бы пожелали, после подобного неповиновения, и его проступок, разумеется, стоил такого наказания. Они могли также, если бы имели достаточно снисхождения и решили бы не прибегать к этой последней строгости, просто пожаловаться на него Королю, кто был совсем неподалеку и быстро бы навел порядок. Но либо они боялись потерять время, если станут этим забавляться, или же они не желали заводить ссор с отцом этого Маркиза, кто был Маршалом Франции, точно так же, как и они, но они покончили со всем этим разногласием, поручив Кастельно командование экспедицией. Главный Мэтр не посмел отказать в пушках ему, поскольку он был рангом выше Генерал-Лейтенанта, и назначить его на место Монпеза означало разом убрать все преграды. Он был Генерал-Капитаном, такого достоинства не существует сегодня между нами, оно принадлежало лишь тому времени. Оно было изобретено Кардиналом, чтобы избавиться от преследований некоторых людей, кто претендовал, будто своими заслугами добился права получить жезл Маршала Франции, и кто почитал для себя бесчестьем быть всего лишь простым Генерал-Лейтенантом. В самом деле, тогда их имелось такое количество, что если мне будет позволено так выразиться, довольно было трахнуть палкой по любому кусту, и их оттуда вывалилась бы целая дюжина. Действительно, их насчитывалось до двадцати двух в маленькой армии Каталонии, а дабы замолвить словечко о том, до какой степени доходило это злоупотребление, достаточно упомянуть, что Бемо, кто всегда сражался скорее на кухне, чем на войне, был достаточно дерзок, или, лучше сказать, достаточно обнаглел, чтобы через некоторое время испросить и для себя патент на это звание. Он знал, что его мэтру вполне хватало пергамента и бумаги, и то, что тому ничего не стоило, не казалось ему достойным отказа. Однако, либо этот Министр устыдился делать Генерал-Лейтенантом человека, никогда не видевшего войну, кроме как на картинке, или, по меньшей мере, имея привычку смотреть на человека в перспективе, он не пожелал назначить его не кем иным, как только Маршалом Лагеря.

Нам бы очень пригодились Маршалы Лагеря, вроде этого, для взятия Конде; мы осадили его после того, как Кастельно утвердил за нами Боссю. Кардинал поселил там Короля на время осады, это весьма осложнило нашу ситуацию, поскольку армии уже недоставало фуража. Враги свезли в Сен-Гийэн и в Валансьен все запасы, что только были в округе. Они хотели сделать таким образом наше предприятие более трудным, зная, что мы готовили его заранее, в том роде, что мы ждали лишь благоприятного случая направиться туда. В остальном, так как Король никогда не ездит без внушительной свиты, и требуется множество вещей для ее содержания, этот фураж, что уже был достаточно редок, сделался таковым настолько, когда он прибыл, что вскоре обнаружилась большая его нехватка; а также, когда бы пожелали его иметь, нужно было идти за ним к самым воротам Валансьена. Было бы совсем непросто вывезти его оттуда без боя; враги, обладавшие крупным гарнизоном в этом городе, держались настороже; другие, соседние гарнизоны делали то же самое, все они были готовы подать друг другу руку помощи при первом тревожном сигнале. Генералы, дабы избежать того, что могло бы с ними приключиться, были обязаны составить крупные отряды для поддержки этих фуражиров. И опять же Генерал-Лейтенант командовал обозом, но так как они далеко не все были равно расторопны, войска вовсе не были в особой безопасности, когда они оказывались под предводительством определенных Генерал-Лейтенантов, имевшихся среди нас.

/Бюсси в большом затруднении./ Бюсси Рабютен к ним себя не причислял. Никогда человек не имел столь доброго мнения о собственной персоне, как он о своей, и поскольку он первенствовал среди Дам, ему бы хотелось не меньше отличаться и на войне, хотя здесь он проявлял весьма скромный талант. Он находил возражения всему, что делали другие, и, по меньшей мере, когда предприятия не получали его одобрения, он желал, чтобы они не пользовались добрым успехом, или же всего лишь случай им его обеспечивал. Так как никто не находил укрытия от его языка, не было никого, кто не желал бы ему такого оборота фортуны, какой смог бы его унизить. Я не знаю, от силы ли этих желаний с ним это случилось в конце концов, или так уж ему было на роду написано, в это, очевидно, было легче поверить; но, наконец, когда он командовал однажды несколькими эскадронами в поисках фуража со стороны Валансьена, получилось так, что накануне туда прибыло некоторое количество Кавалерии, стоявшей наготове дать отпор тем, кто слишком близко подойдет к этому городу. Он мог бы узнать об их прибытии, если бы соблаговолил взять языка там, где он проходил, но похваляясь всем своим могуществом, поскольку он не видел еще никого, способного вызвать у него опасения, он выставил свою Гвардию на возвышенность, откуда открывался вид на всю округу. Он имел при себе число бойцов, пропорциональное количеству войск в городе до вступления туда подкрепления, так что момент спустя он оказался атакован тремя эскадронами; они бы даже взяли его в кольцо, если бы рельеф местности, на какой он расположился, не спас его от такого несчастного случая. Тогда как первый строй был еще в седле, два задних уже спешились, но, благодаря этому обстоятельству, они успели привести себя в порядок и встретить врага; однако схватка все равно была неравной, они все были вынуждены податься назад и даже отступить в беспорядке.

Герцог де Бернонвиль, носивший в те времена имя Графа де Энена, был тогда Комендантом Валансьена. Он научился своему ремеслу несколько в ином месте, потому он скомандовал своим трем эскадронам сделать вид, будто они сами подаются назад, когда явится какая-нибудь помощь Гвардии, какую они потеснили. Они ловко исполнили его приказ, и так, как если бы в их действиях не было ничего неестественного. Когда Бюсси сообщили, что три эскадрона напали на его Гвардию, он отрядил три своих для их поддержки. Таким образом, они получили численный перевес над врагами, потому что эта Гвардия составляла отдельный крупный эскадрон, а этого было достаточно для одержания победы; итак, враги, прикинувшись страшно перепуганными, ухватились за эту возможность исполнить то, что им было приказано. Они отступили сначала в полном порядке, дабы самим не пострадать в их отходе, но затем бросились бежать со всех ног, прекрасно зная, что ненадолго замедлят добиться реванша; они заманили тех, кто их преследовал, в засаду, где залегли пять сотен Мушкетеров. Те напоролись на огонь этой Пехоты в упор, и когда половина их полегла после первого же залпа, вражеская Кавалерия развернулась и окончательно изрубила оставшихся в куски. Бюсси хотел было остановить победителей с еще остававшимися у него войсками, но увидев, как эти три эскадрона, какие он принял поначалу за единственные, были поддержаны несколькими другими, он сам присоединился к числу беглецов. Он даже далеко не одним из последних бросился спасаться, в том роде, что сам явился объявить о собственном разгроме. Он как только можно лучше его приукрасил, но так как окружающие были вовсе не достаточно расположены в его пользу, они не пожелали принять на веру его слова; напротив, все были просто счастливы разузнать обо всем этом из других источников.

/«Любовная История Галлов»./ Событие вроде этого было для него величайшим унижением. Он был по этому поводу мудр в течение некоторого времени, но так как, когда человек привыкает к чему-нибудь, он вскоре возвращается к своей блевотине, также и он вновь принялся не только злословить вовсю про всех и про каждого, но еще и употребил на это свое перо, ничуть не менее ядовитое, чем его язык. Он сочинил свою «Любовную Историю Галлов», маленькую книжонку, насквозь пропитанную клеветническими измышлениями, но к ним он примешал несколько истинных происшествий, очевидно, дабы придать ей больше правдоподобия. Однако он не сразу вынес ее на публику, поскольку имел довольно доброе мнение о себе самом, чтобы поверить в то, что со временем сможет стать Маршалом Франции; он боялся, как бы это не помешало ему им сделаться, если случайно раскроется, что автор этой книжонки он сам. Я также слышал совсем недавно от одного из его друзей, что этот страх настолько угнездился в его душе, что он бы ее никогда не опубликовал, если бы ему была предложена эта честь; но увидев всю тщетность своих надежд ее получить, после Пиренейского мира, заключенного несколько лет спустя, он был необыкновенно счастлив вытащить ее из своего кабинета, вознамерившись отомстить Министру, кем он не был доволен. Он, по всей видимости, верил, что тот совершил несправедливость, не посвятив его в это достоинство, когда он посвятил в него других. Это правда, среди них попадаются и такие, что кажутся не более достойными, чем он, но если уж потребовалось бы оказать эту честь всем тем, кто ее не заслуживал, в конце концов в армии оказалось бы больше Маршалов Франции, чем солдат. Никто не понуждал Короля подавать добрый пример своим Офицерам, но в течение всего времени осады Конде его продолжали видеть верхом с утра до вечера, совсем так же, как после взятия