У него было лицо сыщика. Длинное, узкое, под глазами серые мешки, унылый нос свисает на губу. Одет в пальто, слишком теплое для этого времени года, высокий, почти совсем лысый.

– Карроне, – представился он и встал, протягивая руку Грации; при этом поклонился и чуть ли не прищелкнул каблуками.

Вынул из кармана визитную карточку, точно такую, как та, что уже лежала на столе у Карлизи, и вручил ей. Там значилось: «Карроне Марко, частный детектив». И ниже: «Фельдфебель вооруженных сил в отставке, большой опыт следственной работы». Такие карточки делают прямо на дороге, в специальных автоматах.

– Я вообще-то бригадир, – помялся он, – но меня обязательно произвели бы в фельдфебели, если бы не отправили в отставку.

Грация присела на угол стола, за которым расположился комиссар. Карлизи извинялся перед Карроне за то, что о нем не вспоминали целых два дня, затолкав его в какой-то болонский пансион, да и вообще не вспомнили бы никогда, если бы он сам не пришел в комиссариат и не сказал: «Ну что ж, если я тут не нужен, я, пожалуй, поеду». Карроне тряс головой, щурил глаза, с безразличным выражением на этом своем лице сыщика, словно желая показать, что он привык дожидаться, привык к тому, что все и всегда о нем забывают. Потом нагнулся, из кожаной сумки на ремнях, тоже сыщицкой, прислоненной к ножке стула, вынул записную книжку и положил ее на стол перед Карлизи. Грация придвинулась ближе, посмотреть, что там такое; она думала, что нужно будет это прочесть, но Карроне скрестил руки на коленях и открыл рот, приготовившись рассказывать. И смотрел на нее, может быть, потому, что она сидела напротив; так или иначе, смотрел на нее, как будто бы именно ей, Грации, рассказывал свою историю.

Запишем показания, сказал он, сжимая в объятиях тот полусожженный обрывок человека. Он быстро все записал шариковой ручкой, оставив сверху место, чтобы добавить: «…В присутствии нижеподписавшегося бригадира Карроне Марко» и так далее, и тому подобное. Записал все, что тот человек бормотал ему в ухо, брызгая на щеку кровавой слюной, а когда не мог разобрать слов, приникал еще ближе, задерживая дыхание, чтобы не ощущать резкой вони горелого мяса. Тот человек говорил с ним около минуты, воя, как раненый пес, когда санитар пытался оторвать его от бригадира.

Несколько прерывистых фраз, которые нужно было еще связать и дополнить; которые исторгались вместе с предсмертным хрипом из обожженного горла, – но Карроне записал все, слово в слово. А потом, прежде чем позволить погрузить в машину «скорой помощи» это изувеченное тело, поставил внизу свою подпись и заставил расписаться санитаров, которые были свидетелями.

– Тот человек умер от потери крови по пути в больницу, и меня обвинили в том, что я помешал предоставить медицинскую помощь, – заключил он. – В армии меня не прикрыли, а просто вышибли. Что скажете, доктор, разве я плохо поступил?

– Ну… – Карлизи пожал плечами. – Дело-то ведь не в этом. Продолжайте, фельдфебель.

Его возмутило то, как с ним обошлись. Его возмутило и то, что показаниям, которые он снял с таким рвением и столь тщательно, не дали ходу. И он сам продолжил расследование, имея, конечно, меньше возможностей, потому что стал всего лишь частным детективом, фельдфебелем в отставке, большой опыт и так далее, но все-таки в армии у него все еще сохранились друзья, которые могли ответить на кое-какие вопросы.

Человек, которого взорвали в машине, был полковником авиации и работал на секретные службы. К причине, по которой его взорвали, Карроне даже и близко не подошел, но это было не важно.

– Умирая, полковник сказал мне, что бомбу подложил профессиональный киллер по кличке Питбуль.

Грация подалась вперед, опершись о колено.

– Что Питбуль хотел убить его, ибо полковник мог раскрыть, кто он такой, что-то насчет армии, насчет заказных убийств для секретных служб, я плохо понял, какие-то отрывочные слова…

Грация кивнула, сделала знак, что это не важно, пусть рассказывает дальше.

– Он мне сказал, что Питбуль принадлежал… именно так, был собственностью одного такого дона Мазино[4] Барлетты. И что этого дона Питбуль тоже убил.

Грация с сомнением взглянула на комиссара. Она мало что понимала и внимательно слушала, ожидая более конкретных данных. Имя Барлетта ей что-то говорило, но она никак не могла припомнить что.

Матера хотел пояснить, но комиссар жестом прервал его. То был звездный час фельдфебеля Карроне, следовало позволить ему рассказать всю историю до конца.

– Барлетта Томмазо был членом мафии, не слишком влиятельным. В тысяча девятьсот семьдесят девятом году он был арестован, а потом выпущен под надзор полиции и выслан из Палермо. Впоследствии надзор сняли, но на Сицилию он не вернулся и на первый взгляд ничем больше не занимался, ничего не контролировал, не вел никакой подпольной торговли. Но с тысяча девятьсот восемьдесят первого года мафиозные группировки, враждующие между собой, как сдающие позиции, так и одерживающие верх, стали снова его уважать. Пронесся слух, будто он предоставляет не связанных с преступным миром киллеров всякому, кто об этом попросит. В тысяча девятьсот девяносто пятом году он исчезает с горизонта, и больше о нем ничего не известно.

– Теперь понятно, – сказала Грация. – Дон Мазино был одним из поставщиков Питбуля, как Д'Оррико. Еще один шаг вперед.

– Нет, – заявил Карлизи, – гораздо больше. Знаешь, где жил под надзором наш дон Мазино? Скажите, фельдфебель, это ваша история.

Карроне кивнул, и на какое-то мгновение унылое лицо его осветилось.

– Он жил под надзором в Будрио, провинция Болонья. – Карроне ткнул указательным пальцем в записную книжку, та заскользила по столу прямо к Грации, к ее ноге, и оказалась так близко, что можно было различить переливчатые пятна на обложке: места, откуда соскоблили кровь полковника.

– Все здесь, – заявил Карроне. – Слова полковника и мои дальнейшие расследования по поводу дона Мазино. Все записано, подписано и удостоверено.