Снова смотрит на терминал, но теперь, я знаю, она уже не сможет отмолчаться. И жду. Включаю свой компьютер и делаю вид, будто жду, пока загорится экран.

– Мои родители развелись, когда мне было десять лет, – вдруг начинает Луиза. – Отец нас оставил, меня, маму и бабушку. И правильно сделал – мама была сумасшедшая. Пять лет назад она покончила с собой.

Я смотрю на Луизу. Свет от монитора отражается в ее глазах, и мне кажется, будто зеленую радужку что-то заволакивает. Что-то блестящее. Вскакиваю с места, хочу обнять ее, но Луиза, не оборачиваясь, отстраняет меня рукой.

– Нет, – говорит она, – не надо. Это дело прошлое. Я это пережила и теперь чувствую себя хорошо.

Я так и застыл в неловкой позе, на полусогнутых ногах, оторвав зад от кресла. Никак не могу решиться, встать мне или сесть на место, и все-таки встаю, в ту самую минуту, как в комнату входит начальник. Он сверлит меня взглядом, увидев, что я вскочил без всякой причины, словно в чем-то провинился.

– Кто-нибудь знает, куда запропастился тройник с немецкой розеткой? – спрашивает он. Луиза не оборачивается, внимательно смотрит на монитор, так что начальник обращается ко мне. – Тратишь уйму денег на удлинители и разные прибамбасы, а когда что-то понадобится, никогда не найдешь. Почему бы это, а?

– Чего? – Я хлопаю глазами и развожу руками.

В дверь звонят. Шеф замирает, потом вдруг припоминает, что он сегодня за секретаршу, и подпрыгивает, будто укушенный тарантулом.

– Вот дерьмо! – рычит он, выскакивая из комнаты. – Алекс! – слышу его вопль из-за двери. – Найди мне этот тройник! С немецкой розеткой!

Где же его искать? Шеф прав, мы покупаем кучу барахла, а когда надо, ничего нет. Я оглядываюсь вокруг, примечаю ящики столов и шкафы, надо бы их открыть, проверить, но мешает непреодолимая усталость. Пункты 1–9 одновременно, в полном объеме, и передо мной задача, которая кажется невыполнимой.

– Тут что-то такое валяется, – подсказывает Луиза. – Мне оно не нужно. Если сможешь вытащить, забирай.

«Тут» – значит у нее под столом, я наклоняюсь и понимаю, что означает «если сможешь вытащить». Стол у Луизы низенький, закрытый спереди и по бокам пластмассовыми панелями, похожий на большую прямоугольную шкатулку, набитую лохмами пыли, перепутанными проводами, розетками. Тройник в правом углу, среди груды барахла, но оттуда его не достать, там системный блок, приходится согнуться в три погибели, встать на колени и лезть под стол.

– Черт, – бормочу я; ноздри забиваются пылью, от системного блока исходит жар.

Луиза хихикает, отодвигает ноги, чуть-чуть, только чтобы я смог пролезть. Я заползаю еще дальше, падаю на бок, приподнимаюсь на локте. Вижу тройник, но вижу и еще одну вещь, которая меня отвлекает. Серебряную цепочку на щиколотке Луизы: легкие звенья подрагивают на загорелой коже с тонкими, более светлыми складочками. На цепочке подвешено сердечко. Сам не знаю зачем, я протягиваю руку и дотрагиваюсь до него кончиком пальца.

Луиза поднимает ногу. Сбрасывает сандалию, кладет мне на голову босую ступню, слегка прижимает. Не знаю, что это должно означать: то ли она меня отталкивает, слегка, нежно; то ли пытается грубовато, по-дружески приласкать, как ласкают собаку; то ли что-то большее. Я знаю только одно: желание раскаленным клинком впивается в низ живота, в трусах начинает корчиться резкая, неистовая эрекция. В этот момент в комнате, за пластиковой стенкой, скрывающей меня, слышится голос.

– Ты, должно быть, Луиза.

Это не голос шефа и не голос Маури. Этот голос я не узнаю. Кто там?

Слышу что-то вроде короткого кашля. Босая нога Луизы скользит по моей спине, становится невероятно тяжелой.

Мне страшно.

Я вижу, как рука Луизы падает с края стола и неподвижно свисает вдоль тела, сигарета все еще дымится в согнутых пальцах.

Мне страшно.

Человек, чей голос я только что слышал, все еще в комнате. Он не двигается с места. Запертый в пластиковой шкатулке, я его чувствую. Он не произносит ни слова, ничего не делает, даже, может быть, не дышит, но я чувствую, что он там.

И мне страшно.

Во мне нет ни мыслей, ни ощущений, ни инстинктов. Я – полый цилиндр, покрытый связками заледенелых, обнаженных нервов. Мне кажется, будто все вокруг разбухает, растет в ширину, в том числе и я сам, вне фокуса, незаметный, потерянный, почти бездыханный. Ни единой мысли, никакой умственной деятельности, ни малейшей догадки, только льдинки на нервных окончаниях да ледяное дыхание, замерзающее во рту, не имеющее силы выйти за преграду зубов, выставленных в оскале. Сколько времени я так сижу?

Он зашевелился. Слышу его шаги по пыльному полу. Он покидает комнату.

Я мгновенно прихожу в себя. Лед на нервных окончаниях тает, но всему телу бегают мурашки. Волосы на затылке пропитаны холодным потом. Болит локоть, которым я упираюсь в пол, бок совсем онемел. Я обретаю способность думать. «Что за чертовщина здесь творится? – спрашиваю я себя. – Кто это был? Что это было? Луиза…»

Я выползаю из-под стола, стараясь не шуметь. Встаю, схватившись за стенку, сорвав кусок пластика. Не знаю, достанет ли сил идти. Но на вопль, который я издаю, едва увидев Луизу, ее голову, откинутую назад, черную дыру, которая образовалась вместо одного глаза, – на этот вопль сил достает.

Слышу шорох в кабинете шефа. Резиновые подошвы скрипят на терракотовых плитках пола. Увидев Луизу, я отпрянул и теперь стою перед самой дверью. Хватаюсь за ручку, не дожидаясь, пока он войдет, захлопываю дверь перед самым его носом, наваливаюсь изо всех сил, вижу, как он отдергивает голову, лицо перекошено от боли. Быстро убирает пальцы.

Ключа нет. Я вжимаюсь в дверь спиною, широко расставляю ноги и держусь крепко; тот, снаружи, толкает и толкает, но он не сильнее меня, а когда я упираюсь пятками в стол Луизы и стол выдерживает, становится ясно, что ему не войти.

Он это тоже понимает и перестает толкать.

– Алессандро… – шепчет он из-за двери. – Открой, пожалуйста.

Черта с два. Я напираю еще сильнее, прижав голову к косяку. Благодарю Бога за то, что «Фрискайнет» расположен в центре города в старинном дворце, где все крепкое, как было когда-то, включая двери и косяки. Даю сам себе клятву, что если выйду отсюда живым, всю оставшуюся жизнь посвящу поискам денег для реставрации расписанного фресками потолка. Столько всякой муры проносится в голове; не будь я вне себя, я бы удивился, как много мыслей возникает сразу и как стремительно они сменяют друг друга.

Что-то стучит по двери, но не может проникнуть сквозь твердую древесину. Два удара, будто кто-то забивает слишком короткий гвоздь. Два удара, и все.

– Алессандро. Пожалуйста.

Я держусь. Что-то должно случиться, кто-то должен прийти. Я держусь. За мною – дверь, и если я не дрогну, не поддамся ни на миллиметр, он не сможет войти. Есть еще окно, но это третий этаж, он не умеет летать, и потом, он еще здесь, за дверью, в кабинете шефа. Я слышу, как он ходит. Рвет бумагу. Двигает мебель. Расстегивает молнию.

Слышу всплеск, глухой удар по чему-то плотному. По двери.

Отскакиваю назад, когда красноватая, пенистая жидкость просачивается в щель и двумя волнами достигает чуть ли не середины комнаты. Испускаю вопль, когда от едкого запаха бензина спирает дыхание. Зажмуриваю глаза, но вспыхнувшее пламя проникает даже сквозь сомкнутые веки.

Через мгновение открывается дверь.

Не думая ни о чем – задумавшись хоть на минуту, я бы никогда этого не сделал, – поворачиваюсь,