чмокает его в щеку вишневыми от помады губами и берет у него рукопись. Отстранив ее на расстояние вытянутых рук, торжественным тоном читает: «О повышении революционной бдительности советских людей. Автореферат на соискание ученой степени кандидата философских наук. Автор Ильин Эм. Эн.». Пока она произносит этот текст, похожий на заклинание, отец снимает с головы тюбетейку, вытирает лысину большим красным платком. Потом кладет портфель на пол возле стены и поднимается во весь свой богатырский рост. Они долго стоят обнявшись с матерью, и Виктор с обожанием взирает на родителей. Как нравится ему каждая деталь отцовского туалета — всегда до блеска начищенные яловые сапоги, широкие синие галифе, длинный френч, застегнутый на все пуговицы. Отец преподает Краткий курс истории ВКП(б) в педагогическом училище, а также читает лекции в обществе по распространению политических и научных знаний. Когда к матери приходят соседки, она хвастает им, что благодаря отцу было разоблачено много шпионов, диверсантов и ротозеев. Виктор внимательно слушает ее рассказы, а потом сам хвастает мальчишкам: отец учит на лекциях соблюдать государственную и военную тайну, не трепать языком на курортах и в трамваях, не бросать в мусорные корзины копирку от пишущих машинок. Отсвет славы Ильина-старшего падает и на Виктора — мальчишки безоговорочно принимают его указания по изобличению вражеских агентов. Увидев на помойке какого-то типа, который рылся в железных бачках, сразу поняли, в чем дело, и, налетев толпой, повалили подозрительного оборванца. Пока один из ребят бегал звонить в милицию, другие, вцепившись в шпиона, не давали ему подняться с земли…
— Черт знает куда заводят воспоминания, — невесело усмехнулся Ильин. Начал про философию одежды, а забрался в общественную психологию.
— Это все безумно интересно! — воскликнула княжна, с обожанием глядя на Виктора. — Так что же стало с этим шпионом? Его повесили?
Ильин помрачнел и нехотя ответил:
— Нет, конечно. В то время уже не вешали… Дураки мы были… Давай лучше про одежду говорить… Я о галифе и сапогах начал — их по десять-пятнадцать лет носили. Помню разговоры в доме о китайских костюмах с двумя брюками в комплекте. Пиджак еще новый, а штаны протерлись — вот тогда вторые извлекаются. Это же апофеоз бережливости! А пальто какие шили — на каждый карман шло материала, сколько сейчас на пиджак. Но и носились они от одной мировой войны до другой…
— У нас в Никольском Погосте тоже один пальтоносец был, — с улыбкой заговорила Анна. — Еще до моего появления на свет дедушка из Парижа небывалое одеяние привез — то ли кафтан, то ли плащ песочного цвета, и название чудное, кое-как выговоришь: пальто. Так одна наша соседка, старушка из мелкопоместных рассказывала. Можно представить, что мужики про это приобретение говорили. Соседи- помещики нарочно приезжали, чтобы на диковинку посмотреть. Несколько лет уездные франты дедушке подражали, пока пальто среди дворян в широкий обиход не вошло… Когда же парижское диво основательно износилось, дед подарил его писарю из станового правления, первому щеголю среди окрестных поселян. Тот за такое благодеяние по гроб жизни благодарен был — шутка сказать, не каждый из господ подобную вещь имел. Во всякую стужу, в любой зной этот малый с пальто не расставался. До дыр его вытер…
— А ведь мне старик пастух говорил, что в Никольском Погосте — половина жителей Пальтовы, — вдруг вспомнил Ильин. — Не от этого ли многострадального одеяния и фамилия пошла?
— Косвенным образом, — кивнула Анна. — Того писаря так и прозвали: Пальто. А считался он большим сердцеедом — как у одинокой солдатки или у вдовы ребенок родится, всем ясно становится: без Пальто не обошлось. И детей таких звали — а, кучерявенький, значит, Пальтов. Когда же эти потомки писаря подрастать стали, им и фамилии по уличному прозванию записали.
— Однако! — покрутил головой Виктор. — Могуч мужик! Полдеревни от него пошли… Слушай, а как сыновей его звали? Не было среди них Феофилакта… или что-то в этом роде?
— Флегонт, может быть?
— Точно — Флегонт! Я ведь на его могиле, вернее, на его надгробии сидел. Там еще «почетный гражданин» значилось.
— Смотри-ка, в люди выбился, — удивилась княжна. — Он незадолго перед тем, как я… исчезла… в соседний уездный город перебрался, торговлю хотел открыть…
На мгновение Ильин с поразительной ясностью снова увидел залитое солнцем кладбище, буйно разросшиеся кусты боярышника, порыжелый плащ пастуха, услышал его надтреснутый голос…
Виктор с силой потер виски. Виновато произнес:
— Знаешь, Аня, я до сих пор иной раз не верю в происшедшее с нами. Абсурдом, чертовщиной все кажется. Как тогда, после метания молний…
Княжна с признательностью прикоснулась к его руке точеными пальцами.
— Если б не твои объяснения, я бы, чего доброго, от материализма отреклась, в бога и бесов, как Ивашка, поверила…
— Да ведь это все мои гипотезы, предположения. Знать бы, что предстоит, я бы физику поприлежней штудировал. Теперь вот и приходится выдумывать теории одну другой причудливее. А в современной науке наверняка все имеет ясные обоснования. Хотя бы историю с этими частицами взять: читал где-то, что экспериментально обнаружены некие тахионы — вроде бы так они в статье именовались — и движутся будто бы эти частицы в направлении, обратном течению времени. Знать бы поточнее, может быть, и механизм Перехода можно было понять.
— А меня твоя затея захвата энергии убедила, — непреклонно сказала Анна.
После происшедшего в поселке у излучины реки Ильин несколько дней раздумывал о явленных им и его товарищами сверхъестественных способностях. То, что все четверо оказались наделены ими, сразу же определило ход мыслей филолога — он сделал вывод, что перемещение во времени каким-то образом усилило их естественное биологическое излучение. Проанализировав ситуацию, стремительно развивавшуюся после того, как дружинник развязно положил руку на плечо княжны, Ильин пришел к заключению: сильная эмоциональная встряска привела к концентрированному выбросу энергии. В момент смертельной опасности у всех четверых пришли в движение такие экстрасенсорные способности, которые сотворили «чудо».
Друзья по-разному отнеслись к рассуждениям Виктора. Иван сразу же отверг его гипотезу, сославшись на то, что если богу было угодно забросить их всех в прошлое, значит, он же наделил их неземной силой. Овцын и княжна проявили большую склонность к восприятию рациональных построений. Однако потребовали объяснить физическую природу явления.
— В который раз вам говорю — я гуманитарий, — втолковывал им Ильин. — Я знаю только обрывки научных идей — то, что носится в воздухе, что пересказывается газетами и журналами на уровне сенсаций…
— Виктор Михайлович, — взмолилась княжна, — я уже начинаю испытывать раздражение от этих постоянных самоуничижений. Да вы в тысячу раз просвещеннее любого ученого из нашей эпохи…
— Ну хорошо, хорошо, не буду, — согласился Ильин. — Слушайте мои соображения… Со времен школы помню, что Ломоносов сформулировал закон сохранения материи. Не знаю только, до или после того, как вы, Василий Тимофеевич, отправились ловить бегунов в Никольский Погост…
— Я об этом ничего не слышал, — отозвался Овцын. — Хотя о самом господине Ломоносове… Знатный стихотворец, и муж весьма ученый.
— Закон, им открытый, гласит: количество вещества в природе неизменно, если у одного тела отнимется какая-то часть материи, точно такая же часть прибавится к другому. Примерно так звучало определение Ломоносова. Причем далее уточнялось, что закон распространяется и на движение, то есть энергию: сколько отнимется у одного тела, столько же прибавится к Другому.
— Уразумел, — закивал Овцын.
— А раз так, то наше появление в прошлом является нарушением мирового закона: мы материально принадлежим одному времени, но, будучи вырваны из него, оказываемся в ином времени чем-то вроде антивещества, инородными телами. Отсюда, наверное, и избыточная энергия, которую мы в состоянии излучать. Стоит нашему биологическому полю возбудиться, как мы становимся источником мощных разрядов. Мы заряжены отрицательно по отношению к энергетическому полю этого времени.
— Понимаю с трудом, но смысл улавливаю, — сказала княжна. — Все это просто восхитительно…
За несколько недель, минувших с той поры, Анна усвоила не только манеру общения по имени и на «ты», но и многие понятия, бывшие обиходными для любого гражданина двадцатого века. Она достигла бы
