хорошо, как и стоя.

Это была свойственная ей манера приглашать человека сесть; но едва Мур повиновался, как Джесси, соскочив с колен отца, бросилась в объятия гостя, охотно раскрывшиеся ей навстречу.

— Что это вам вздумалось женить его? — с негодованием обратилась она к матери, после того как Мур усадил ее к себе на колени. — Да ведь он уже женат или почти женат; он обещал жениться на мне еще прошлым летом, когда в первый раз увидел меня в новом белом платьице с голубым поясом. Не правда ли, отец? (Дети Йорков не привыкли называть родителей — «папа» или «мама», подобного рода «нежностей» миссис Йорк не допускала.)

— Как же, моя девочка, конечно, обещал; я сам свидетель; но заставь-ка его повторить свое обещание, Джесси; молодые люди часто оказываются обманщиками.

— Нет, он не обманщик; он слишком красив, чтобы быть обманщиком, заявила Джесси, закинув голову и глядя в глаза своему любимцу взглядом, полным несокрушимого доверия.

— Красив! — воскликнул Йорк. — Вот это как раз и доказывает, что он негодяй.

— Для обманщика он слишком печален, — вмешался тихий голосок из-за кресла отца, — если бы он постоянно смеялся, я бы поверила, что он может забыть о своем обещании, но он всегда задумчив.

— Твой сентиментальный красавчик — первый плут в мире! — заметил мистер Йорк.

— Но он вовсе не сентиментальный!

Мур обернулся и удивленно, хотя и с улыбкой, взглянул на девочку.

— Почему ты думаешь, что я не сентиментален?

— Так по крайней мере сказала одна дама.

— Voila, qui devient interessant![74] — воскликнул мистер Йорк, пододвигая кресло ближе к огню. — Одна дама! Тут уже пахнет романтикой! Кто же это? Ну-ка, Роза, шепни отцу на ухо ее имя, да тихонько, чтобы он не услышал.

— Ты ведешь себя чересчур нескромно, Роза, — раздался ледяной голос миссис Йорк, способный заморозить любое веселье, — и ты, Джесси, тоже; детям, в особенности девочкам, полагается молчать в присутствии старших.

— Так на что же нам дан язык? — бойко спросила Джесси, а Роза только взглянула на мать, и взгляд ее говорил о том, что она запомнила замечание матери и призадумается над ним; действительно, минуты две спустя она спросила:

— А почему же в особенности девочкам?

— Хотя бы потому, что я так говорю; и еще потому, что скромность и сдержанность — лучшее украшение девушки.

— Дорогая миссис Йорк, — заметил Мур, — ваши правила безукоризненны, в таком же духе всегда высказывается и моя сестра; однако мне кажется, что к этим девочкам они еще не применимы. Разрешите Розе и Джесси говорить со мной вполне свободно и непринужденно, не то я лишусь самого большого удовольствия, какое здесь нахожу. Я люблю слушать их болтовню, мне становится веселее на душе.

— Не правда ли? — подхватила Джесси. — Вам веселее с нами, чем с нашими сорванцами-братцами? Матушка и сама называет их грубыми.

— Да, моя крошка, гораздо веселее. Целый день я только и вижу вокруг себя грубиянов.

— Всех занимают одни мальчики, — продолжала Джесси, — наши тети и дяди, кажется, думают, что их племянники лучше, чем племянницы, а когда к обеду приходят гости, они разговаривают только с Мэттью, Мартином и Марком, а со мной или с Розой никогда. Но мистер Мур наш друг, и мы его не отдадим. Только помни, Роза, он больше мой друг, чем твой. Он мой собственный знакомый! — И она предостерегающе подняла свою маленькую ручку.

Роза привыкла повиноваться мановению этой ручки; ее воля ежедневно подчинялась воле маленькой взбалмошной Джесси; младшая сестра во многом ею руководила и повелевала. Во всех случаях, когда можно было покрасоваться и развлечься, на первое место выступала Джесси, а Роза скромно отходила в тень; когда же дело касалось жизненных будней, трудов, забот и лишений, Роза добровольно брала на себя сверх своей доли и часть сестриной. Джесси уже решила, что она со временем выйдет замуж, а Роза должна оставаться старой девой, чтобы жить при ней, ухаживать за ее детьми, вести ее хозяйство. Такие отношения нередко складываются между сестрами в тех семьях, где одна сестра хороша собой, а другая нет. Здесь же, если одну из девочек и можно было считать привлекательнее другой, то это была именно Роза; черты лица у нее были тоньше и правильнее, чем у хорошенькой Джесси. Зато Джесси, помимо живости ума и душевной пылкости, наделена была еще и обаянием, умением пленять кого угодно, когда угодно и где угодно. Роза обладала благородным и развитым умом, любящим, преданным, великодушным сердцем, но не обаянием.

— Ну, пожалуйста, Роза, скажи мне имя тон дамы, которая говорила, что я вовсе не сентиментальный.

Розе представлялась отличная возможность подразнить Мура, если бы она умела это делать, но простодушная девочка только коротко ответила:

— Не могу. Я не знаю ее имени.

— Ну хотя бы опиши мне ее, как она выглядит? Где ты ее видела?

— Когда мы с Джесси ездили в Уинбери в гости к Кэт и Сьюзен Пирсон, они тогда только что вернулись домой из пансиона, — в гостиной были и взрослые дамы, — они сидели кучкой в уголке и говорили о вас.

— И ты никого из них не знаешь?

— Знаю Ханну, Гарриет, Дору и Мэри Сайкс.

— И что же, они меня ругали?

— Некоторые — да; они называли вас мизантропом; я даже запомнила это слово и потом посмотрела в словаре: оно означает «человеконенавистник».

— И что же еще они говорили?

— Ханна Сайкс сказала, что вы надутый фат.

— Час от часу не легче, — воскликнул, смеясь, мистер Йорк. — Прекрасно! Ханна, это которая — рыжая? Славная девушка, только полоумная.

— Ну, на этот раз она оказалась вполне умной, — чем я не надутый фат! И что же дальше, Роза?

— Мисс Пирсон сказала, что вы любите порисоваться и что с вашим бледным лицом и черными волосами вы представляетесь ей каким-то сентиментальным чудаком.

Мистер Йорк опять рассмеялся, улыбнулась даже миссис Йорк.

— Вот видите, вы занимаете воображение наших дам, а вам и невдомек, заметила она. — Однако эта же мисс Пирсон, несмотря на свой возраст, была бы не прочь поймать вас в свои сети: она имеет на вас виды с самого вашего приезда сюда.

— А кто же защитил меня, Роза? — спросил Мур.

— Я не знаю этой дамы, потому что она не бывает у нас, но в церкви я вижу ее каждое воскресенье; она сидит неподалеку от кафедры. Я всегда смотрю на нее и забываю смотреть в молитвенник; она точь-в- точь, как девушка с голубем, что на картине у нас в столовой, у этой незнакомки такие же большие глаза и прямой нос и лицо тонкое и правильное, какое-то ясное.

— И ты не знаешь, кто она? — воскликнула Джесси с видом крайнего изумления. — Как это похоже на нашу Розу, мистер Мур! Я часто замечаю, что моя сестрица витает в облаках, а не живет с нами на земле; она иногда и понятия не имеет о том, что знают решительно все! Подумать только — каждое воскресенье она отправляется в церковь, не сводит там глаз с одной и той же особы и даже не догадывается узнать ее имя! Она имеет в виду Каролину Хелстоун, племянницу нашего священника; я помню, как все это было: мисс Хелстоун очень рассердилась тогда на Энн Пирсон и возразила ей: «Роберт Мур вовсе не рисуется и ничуть не сентиментален, вы глубоко ошибаетесь в нем, а вернее, просто никто из вас его не знает». Хотите, я опишу вам ее внешность? Я сумею рассказать, как человек выглядит и как одет, получше, чем Роза.

— Ну-ка, послушаем.

— Она милая, даже очень хорошенькая; у нее белая точеная шея, длинные локоны светло- каштановые и очень мягкие; разговаривает она спокойно, приятным, чистым голосом, да и все движения у нее мягкие и сдержанные; на ней чаще всего светло-серое шелковое платье; вся она с ног до головы такая аккуратненькая! И одета со вкусом, все у нее изящно — и платье, и туфли, и перчатки! Вот такой и должна