прикосновение было точным, доставляющим наслаждение. Просыпаясь под утро, я снова хотела его.

Дикие видения приходили ко мне помимо моего желания. Монах во власянице явился мне в роще Шнеллер, кусает меня в плечо и вопит. Сумасшедший рабочий с новой фабрики, построенной к западу от квартала Мекор Барух, хватает меня и тащит в направлении холмов, а я, невесомая, покоюсь в объятьях его рук, испачканных машинным маслом. Темные ладони нежны и тверды, волосаты загорелые ноги. Не до смеха …

Или война вспыхнула в Иерусалиме, в тонкой ночной рубашке бежала я из дома, и несусь, обезумев, по узкому туманному шоссе. Мощные лучи прожекторов вдруг осветили кипарисовую аллею. Мой сын пропал. Чужие суровые люди ищут его в ущельях. Следопыт. Офицеры полиции. Добровольцы, прибывшие из окрестных поселений. Доброжелательность излучают их глаза. Как они все поглощены поисками. Вежливо, но настойчиво увещевают меня, чтобы не мешала им. Обнадеживают: с наступлением зари усилия удвоятся. Я заблудилась в мрачных переулках, прилегающих к улице Эфиопов. Я кричала: «Яир! Яир!» А на улице валялось множество дохлых котов, их тушки перекатывались по тротуару. Из какой-то двери вышел старый профессор, читавший мне курс ивритской литературы. Был одет он в потертый пиджак. Улыбнулся мне, как человек, который очень устал. Произнес вежливо, что вот ведь и госпожа тоже одинока, а потому он позволит себе пригласить госпожу. Кто она, эта незнакомая девушка в зеленом платье, обнимающая моего мужа там, в конце переулка, будто меня и не существует? Я была прозрачной. Мой муж сказал: «Веселый сантимент. Грустный сантимент. Глубоководный порт собираются построить на побережье Ашдода».

Был листопад. Деревья как-то непрочно соединялись с землей. Опасное раскачивание. Безобразное. На высоком балконе я увидела капитана Немо. Лицо его бледно, а глаза горят. Черная его борода странно обкорнана. Я знаю, что по моей вине, и только по моей вине, выход в плаванье задерживается. А время все течет, течет. Мне очень стыдно, капитан. Пожалуйста, не гляди на меня в молчании.

Однажды, когда мне было лет шесть или семь, я сидела в магазине моего отца на улице Яффо, и тут вошел поэт Шауль Черниховский, чтобы купить настольную лампу.

«Не продается ли и эта красивая девочка?» — спросил шутливо поэт. Вдруг он высоко поднял меня своими сильными руками, и его седеющие пышные усы щекотнули мне щеку. Сильный теплый запах источало его тело. Улыбка его задорна, будто он, непоседливый мальчишка, сумел раздразнить этих взрослых. После его ухода отец был возбужден и взволнован: наш великий поэт разговаривал с нами, вел себя просто, как рядовой покупатель. «Наверняка он что-то подразумевал, — говорил отец задумчиво, — когда он решил поднять Хану на вытянутых: руках и смеялся от всей души». Я не забыла. В начале зимы, в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году, я видела поэта во сне.

Мне снился город Данциг. Большая процессия.

Михаэль начал собирать марки. По его словам, он собирает их ради мальчика. Но покамест Яир не проявил никакого интереса к маркам. За ужином Михаэль показал мне редкую марку из Данцига. Как попала к нему эта марка? Утром он купил подержанную книгу на улице Солель. Название книги: «Сейсмография глубоководных озер». И среди листов этой книги обнаружилась редчайшая марка из Данцига. Михаэль пытался объяснить мне, как высоко ценятся марки ныне не существующих стран: Литвы, Латвии, Эстонии, вольного города Данциг, Шлезвиг-Гольштинии, Богемии и Моравии, Сербии, Хорватии. Мне очень нравились эти названия, слетающие с губ Михаэля.

Редкая марка совсем не поражала великолепием: темные краски, стилизованный крест и корона над ним. Быть может, еще какой-то нечеткий символ. И готические письмена: «Фрейе штадт». Ничего другого на марке не было изображено. Как же мне догадаться, каким был этот город, как он выглядел? Широкие улицы-аллеи или дома с высокими стенами? Спускается ли он по крутым склонам, чтобы омочить ноги в водах залива, подобно Хайфе, либо растекся по болотистой равнине? Город высоких башен, окруженный лесами, а быть может, город банков и фабрик, застроенный прямоугольными кварталами? Марка не давала никаких ответов.

Я спросила Михаэля, как выглядел город Данциг.

Михаэль ответил мне улыбкой, будто никакого другого ответа я и не жду, кроме этой улыбки.

На этот раз я повторила свой вопрос.

Что ж, поскольку я спрашиваю вновь, он вынужден признаться, что вопрос мой повергает его в изумление: для чего мне знать, как выглядел город Данциг? И почему я полагаю, что ему это известно? После ужина он поищет для меня в Большой Еврейской Энциклопедии. Хотя нет, этого он сделать не сможет, поскольку еще нет тома с буквой «Д». Кстати, если я жажду поехать как-нибудь в заграничную экскурсию, то он советует мне сократить расходы и не выбрасывать новых платьев через пару недель после их покупки, как я сделала с коричневой юбкой, которую мы вместе купили на праздник Суккот в магазине «Мааян Штуб».

Итак, я ничего не смогла узнать у Михаэля про город Данциг. После ужина, когда мы вытирали посуду, я говорила с ним иронически. Я сказала, что он выдумал, будто коллекционирование марок как-то связано с нашим сыном: мальчик — это лишь предлог для реализации его собственных инфантильных желаний — баловаться с марками. Я хотела победить моего мужа в нашей маленькой соре.

Но и этой радости Михаэль мне не доставил: он не из тех, кто обижается. Он не перебивал моих задиристых эечей, поскольку люди не должны перебивать друг друга. Он продолжал тщательно вытирать фарфоровую миску, что была у него в руках. Поднялся на цыпочки, чтобы поставить вытертую миску в шкафчик над раковиной. А затем, не повернув ко мне лица, сказал, что ничего нового нет в моих словах. Любой новичок в психологии знает, что взрослые люди любят немного поиграть, и он собирает для Яира марки, точно, как я, вырезающая картинки из журналов, якобы для Яира, который совсем не интересуется ими. А если так, вопрошал Михаэль, какой смысл нахожу я в том, чтобы насмехаться над проявлением его чувств?

Покончив с посудой, Михаэль уселся в кресло и слушал последние известия. Я сидела напротив и молчала. Мы ели фрукты. Михаэль сказал: 1

— Немыслимый счет прислала Электрическая компания.

Я ответила:

— Нынче все дорожает. Вот и молоко подорожало.

Ночью мне снился Данциг.

Я была принцессой. С высокой башни я обозревала город. Толпы моих подданных собрались у подножия башни. Я простерла руки, благословляя их. Мой жест походил на жест бронзовой женщины- статуи, что высилась на здании «Терра Санкта».

Я видела море темных крыш. На юго-востоке небо клубилось тучами над древними кварталами города. Черные облака накатывались с севера. Грядет буря. На склоне четко обозначились тени гигантских портальных кранов. Черные железные конструкции. Они возносились в небо, омытые светом сумерек. Красные светлячки сигнальных лампочек мигали на верхушках кранов. Дневной свет тускнел, становясь серым. Я слышала гудки уходящего в плаванье корабля. С юга докатывался грохот железнодорожных составов, но сами эти составы оставались невидимыми. Я видела парк — хитросплетенье запутанной листвы. Посредине парка — продолговатое озеро. В центре озера — маленький плоский островок. На нем установлена статуя принцессы. Это я. Вода залива — вся в пятнах черного масла, выбрасываемого проплывающими кораблями. А затем зажглись огни уличных фонарей, проложившие по моему городу полосы холодного света. Это холодное сиянье уперлось в кровлю тумана, облаков и дыма, прорвалось в небе над пригородами, словно оранжевый нимб.

С площади доносился гомон возбужденных голосов. Я, принцесса города, стояла на вершине замка и обязана была говорить с народом, собравшимся на площади. Мне надо сказать им, что я прощаю и люблю, только злая болезнь не отпускала меня долгое время. Я не могла говорить. Я все еще больна. Подошел и встал рядом со мной поэт Шауль, которого я назначила министром двора. Он обратился к народу, нашел успокаивающие слова на языке, которого я не понимала. Толпа приветствовала его. Вдруг мне показалось, что среди восторженных кликов слышатся сдавленное недовольство и гнев. Поэт произнес четыре рифмующих слова — лозунг или поговорка на чужом языке, — и по толпе прокатился дружный смех. Завопила женщина. Мальчишка вскарабкался на столб и стал гримасничать. Скрюченный человек выкрикнул ядовитую фразу. Но мощные звуки труб увлекли всех. Поэт набросил мне на плечи теплую мантию. Кончиками пальцев прикоснулась я к его прекрасным седеющим кудрям. Этот поступок вызвал в толпе