Я читала «Похороны осла» Переца Смоленскина, готовясь к завтрашнему семинару. В доме нашем царила тишина. Жалюзи спущены. Свет ночника выписывал тени, на которые мне боязно было взглянуть. Я слышала звук капель, падающих в раковину из крана на кухне. Уловила ритм их падения.

К ночи прошла переулком ватага подростков. Они возвращались из клуба религиозно-молодежного движения. Прямо под нашими окнами парни запели:

А девочки завизжали тонкими голосами.

Михаэль отложил газету. Можно ли мне помешать? Ему хотелось сказать мне кое-что: будь у нас деньги, мы бы купили радио, и можно было бы слушать концерты дома. Но поскольку мы в долгах, как в шелках, в этом году купить радио не удастся. Может, эта старая скряга Сарра Зельдин с будущего месяца станет платить побольше? Кстати, парень, починивший котел, и в самом деле мил и приятен, но котел для подогрева воды снова неисправен.

Михаэль погасил лампу. Его рука пыталась нащупать мою. Глаза его еще не привыкли к слабому свету, пробивавшемуся сквозь жалюзи. В этих поисках его локоть с силой врезался в мой подбородок, и вздох боли вырвался у меня невольно. Михаэль просил прощения. Гладил меня по волосам. Я была усталой и растерянной. Он прижался щекой к моей щеке. Далеким и прекрасным было наше путешествие, поэтому он и не успел побриться. Кожей своей я ощущала покалывание щетинок. Вспоминаю тот ужасный миг, когда я походила на невинную невесту из вульгарного анекдота, не понимающую, чего добивается от нее жених. Ведь двуспальная кровать так широка. Это был унизительный миг.

Ночью мне снилась госпожа Тарнополер. Мы были в одном из городов приморской низменности, может быть, в Холоне. Кажется, в квартире отца моего мужа. Госпожа Тарнополер приготовила мне чай из трав. Горький вкус его был омерзителен. Меня вырвало. Я испортила свое белое свадебное платье. Госпожа Тарнополер залилась гнусавым смехом. Она высокомерно заявила, что предупреждала меня заранее, но я пренебрегла всеми предостережениями. Злая птица навострила свои кривые когти. Когти эти коснулись моих век. Я проснулась в-панике. Я теребила руку Михаэля. Он сердился во сне, пробормотал, что я помешалась, что я должна оставить его в покое, он обязан выспаться, завтра ждет его трудный день. Я проглотила таблетку снотворного. Через час еще одну. Наконец я уснула, будто провалилась в обморок. Наутро была у меня пониженная температура. Я не пошла на работу. В полдень поссорилась с Михаэлем. Я бросала обидные слова. Михаэль сдержался. Молчал. К вечеру мы помирились. Каждый из нас считал, что именно Он виновник ссоры. Моя подруга Хадасса с мужем пришли в гости. Муж Хадассы — экономист. Дискуссия развернулась вокруг политики экономических ограничений. По мнению мужа Хадассы, правительство действует, исходя из смехотворных предпосылок, будто все государство Израиль — единый молодежный лагерь. Хадасса сказала что чиновники заботятся только о себе, приведя в качестве примера скандальную аферу, потрясшую Иерусалим и передаваемую из уст в уста. Михаэль задумался, затем решился заметить, что было бы ошибкой подходить к жизни с непомерными требованиями. Я так и не поняла, говорит ли он все это в оправдание правительства или в знак согласия с мнением наших гостей. Я спросила что он имеет в виду. Михаэль улыбнулся, будто я и не жду от него другого ответа, кроме улыбки. Я встала и вышла на кухню, чтобы подать кофе, чай и печенье. Двери в кухню были открыты, и я могла слышать подругу мою Хадассу. Она расхваливала меня моему мужу, рассказывала, что я была самой лучшей ученицей и самой развитой девочкой в классе. Затем разговор завертелся вокруг Еврейского университета в Иерусалиме. Это очень молодой университет, но руководят им закостенелые консерваторы

В июне, три месяца спустя после свадьбы, я забеременела. Михаэль не обрадовался, когда я сообщила ему о беременности. Дважды он переспрашивал, уверена ли я, что понесла. Как-то еще до свадьбы прочитал он в медицинском справочнике, что на этот счет легко ошибиться. Особенно, при первой беременности. Может, я перепутала симптомы?

Когда он сказал это, я встала и вышла в другую комнату. Он остался на своем месте, перед зеркалом, выбривая чувствительное место — впадинку между нижней губой и подбородком. Наверно, я допустила ошибку, заговорив с ним об этом именно во время бритья.

На следующий день прибыла из Тель-Авива тетя Женя, детский врач. Утром Михаэль позвонил ей, она все бросила и немедленно приехала.

Тетя Женя говорила со мной сурово. Она обвинила меня в безответственности: я сведу на нет все усилия Михаэля достичь кое-чего в жизни. Как я не понимаю, что достижения Михаэля — это и моя судьба. И именно теперь, накануне выпускных университетских экзаменов.

— Как дитя, — сказала тетя Женя. — Ну просто дитя.

Она наотрез отказалась заночевать у нас. Ведь она все оставила и понеслась в Иерусалим, как дурочка. Она жалеет, что приехала. О многом она сожалеет. Всего-то и дела — операция в десять минут. Просто и легко, как удаление гланд у ребенка. Но на свете есть сложные женщины, которым невозможно объяснить простые вещи. А ты, Михаэль, сидишь и молчишь, как истукан, будто тебя это не касается. Иногда ей кажется, что нет никакого смысла в том, что старшее поколение жертвует собой во имя молодых. Она сдержится, чтобы не прорвалось то, что у нее на сердце. Привет обоим.

Тетя Женя схватила свою коричневую шляпу и ушла. Михаэль сидел и молчал, рот его был приоткрыт, как у ребенка, услышавшего страшную историю. Я ушла в кухню, заперла дверь и плакала. Натерла морковь на терке, посыпала сахаром, полила лимонным соком — и плакала. Стучал ли Михаэль в двери — я не слышала и не отвечала. Я почти уверена сейчас, что Михаэль не постучался в дверь.

Сын наш Яир родился в годовщину нашей свадьбы, в марте пятьдесят первого, после тяжелой беременности.

Летом, в самом начале моей беременности, я потеряла на улице наши продовольственные карточки. Михаэля и мои. А без них невозможно было купить необходимые продукты. Через пару недель у меня появились первые признаки авитаминоза. Михаэль наотрез отказался купить на черном рынке даже крупицу соли. Подобные взгляды передал ему по наследству Иехезкиэль, отец его: преданность — высокая и страстная — законам нашей страны.

Но и после того, как мы получили новые карточки, всяческие осложнения не оставили меня. Однажды, в приступе головокружения, я грохнулась наземь во дворе детского сада Сарры Зельдин. Врач сказал, что мне нельзя больше работать. Решение это было трудным, поскольку с деньгами у нас было очень плохо. Врач также велел впрыскивать мне печеночный экстракт и кальций. Все это время не прекращалась головная боль. Мне постоянно казалось, что в правом виске застрял осколок ледяного металла. Все мучительней становились сны. Я просыпалась в крике. Михаэль известил письмом свою семью, что я вынуждена была оставить работу и очень это переживаю. Благодаря хлопотам мужа моей лучшей подруги Хадассы, Михаэль смог получить скромную ссуду в студенческой кассе взаимопомощи.

В конце августа пришло заказное письмо от тети Жени. Ни одной строки не написала она, но в конверте лежал сложенный вдвое банковский чек на триста лир. Михаэль сказал, что, если честь обязывает меня вернуть деньги, он готов прервать занятия и найти себе работу, а я вольна вернуть тете Жене ее деньги. Я ответила, что не люблю слово «честь», а деньги принимаю с благодарностью. В таком случае Михаэль просит, чтобы я не забыла, что он, со своей стороны, был готов отказаться от продолжения учебы и заняться поисками работы.

«Я запомню, Михаэль. Ведь ты меня знаешь. Я не умею забывать».

Я перестала посещать лекции в университете. Я больше не вернусь к изучению ивритской литературы. Я еще успела записать в своей тетради, что призведения поэтов Еврейского Возрождения насыщены неизбывным ощущением сиротства. Каковы источники этого ощущения, в чем его суть, — об этом мне уже