После ужина Шубин снова сел за машинку. Ничего другого ему не оставалось. Шел только девятый час, но сын болел, телевизор не включали, и узнать новости про Абхазию и референдум он не мог. Газеты они перестали выписывать с прошлого года, когда это стало не по карману. Раньше Шубин ходил читать их на стендах возле кинотеатра «Прага», но осенью там исчезли сначала газеты, потом и сами стенды. Кинотеатр еще держался, хотя дневные сеансы отменили, а на вечерних показывали в основном эротику.

В большой комнате верхний свет был потушен, горела лишь настольная лампа под накинутым на нее платком. Сын лежал в кроватке горячий от жара. Негромко звучал рояль, жена опять пела ему про трех братьев-скитальцев и домоседку-сестру:

Утром Катя проснулась оттого, что где-то рядом неожиданно стих шум автомобильного мотора. Обледеневший за ночь снег коротко прохрустел под колесами. За окнами было уже совсем светло. Жохов спал как младенец, из уголка его рта стекала на подушку блаженная сонная струйка слюны.

Она босиком прошлепала к окну. Из стоявшего у ворот красного «фольксвагена» вылез молодой мужчина в натуральной замше и помог выйти элегантной стройной блондинке с некрасивым лицом и жидкими волосами. Джинсики нежно голубели под расшитой лиловыми лилиями коротенькой дубленкой нараспашку.

Катя комом схватила со стула одежду и кинулась к Жохову.

– Вставай! Борис приехал!

– Борис?

– Твой брат. Я его узнала по фотографии.

Заскрипело крыльцо, ключ зашебуршал в замке. Она успела натянуть трусики, трико, юбку, но бюстгальтер пришлось сунуть в карман и надеть свитер на голое тело. Приятельница научила, что если под грудью держится карандаш, без бюстгальтера ходить нельзя, если нет – можно. У нее, слава богу, пока не держался.

В сенях Борис что-то негромко сказал своей спутнице, та мелодично рассмеялась. Когда они вошли в комнату, Кате оставалось застегнуть сапоги, а Жохов в трусах и футболке скакал на одной ноге, пытаясь другой попасть в штанину.

– О-ля! Извините! – пропела блондинка.

Ее мягкий приятный акцент в устах западных людей всегда казался Кате свидетельством полнейшей оторванности от забот низкой жизни. О чем бы ни говорили женщины вроде этой, в их голосах звучала весть о том, что есть, значит, на свете такие места, где, будучи наивным человеком, можно тем не менее очень хорошо прожить.

Борис помалкивал, пытаясь оценить обстановку. На его месте Жохов повел бы себя точно так же. Время такое, что не стоит делать резких движений. Никто не знает, кому что позволено и кто за кем стоит.

Он влез в свитер, а уж потом застегнул брюки. Физические данные у него были средние, не стоило их демонстрировать.

– Простите, вы кто? – осторожно спросил Борис.

Катя решила, что вопрос обращен к ней, ведь не мог же он не узнать брата.

– Я племянница Натальи Михайловны, – объяснила она, – у нее здесь дача. Максимова Наталья Михайловна, у вас в семье ее зовут Талочкой.

– Талочка – ваша тетка?

– Да, я тут сторожем по ее рекомендации.

– И у вас есть ключи от дач?

Катя умоляюще взглянула на Жохова. Тот молча снял с вешалки ее кролика.

– Вы в ссоре? – спросила она одними губами.

Борис взял со стола связку ключей, многозначительно позвенел ими друг о друга.

– Кто вам их дал? Талочка? Ну, я с ней поговорю! Не знал, что у нее такие шустрые племянницы.

Жохов помог Кате надеть шубку и стал одеваться сам. Борис увидел трикотажную шапочку грузинского производства, куртку из фальшивой, с зеленоватым отливом, замши. Джинсы плебейской голубизны и литые белорусские ботинки с черными от пота стельками он разглядел еще раньше. Все вещи были достаточно дешевы, чтобы не принимать их владельца всерьез, но и не настолько плохи, чтобы его опасаться.

Он понюхал винную муть в одном из фужеров, подошел к дивану и грубо откинул постель к стене. Обнажилась светлая обивка с темнеющим посередине белковым пятном в форме облака на китайских картинках. Катя похолодела от стыда. Второй презерватив порвался, как советский, хотя изготовлен был в не знавшем социализма Гонконге.

– Хоть бы что-нибудь подстелили… Водите сюда мужиков, поите их, весь дом загадили. Какого хера?

– Сережа, скажи ему! – потребовала Катя. – Он все-таки твой брат.

– Чего-о? – изумился Борис.

– Не знаешь, значит, – констатировал Жохов. – Понятно.

– Что тебе понятно?

– Я думал, ты про меня знаешь. Мне-то отец много про тебя рассказывал. Мы с ним частенько встречались, когда ты в армии служил. Под Улан-Удэ, кажется. У тебя там дружок был из кадровых, он вашему замполиту голову проломил. Было такое?

Борис потрясенно кивнул. Успокоившись, Жохов рассказал, что у них в батарее тоже замполит был – песня. Жена его пьяного домой не пускала, так он, если выпьет, ходил спать в караульное помещение. Придет и начнет придираться: то не так, это не по уставу. Потом – хоп, и нету его. Только сапоги торчат, хромовые среди кирзовых. Завалился с отдыхающей сменой.

– Упал? – участливо спросила блондинка.

Никто ей не ответил.

– Когда бабушка умерла, – вернулся Жохов к семейной теме, – на кладбище я был, а на поминки к вам домой не пошел, естественно. Мы с отцом отдельно ее помянули. Отец сильно на тебя обижался, что ты на похороны не приехал.

– Меня из части не отпустили.

– Мог и без спросу. Чего бы они тебе сделали?