армии предприняли попытку наступления на Москву несколькими боевыми группами в центре своего построения. Для отражения немецкого наступления командармом-33 генерал-лейтенантом М. Г. Ефремовым 3 декабря была собрана группа войск в составе 18-й стрелковой бригады, 5-й танковой бригады, 136-го и 140-го танковых батальонов, 23-го и 24-го лыжных батальонов при поддержке дивизиона «катюш». Соответственно 136-й танковый батальон насчитывал на 1 декабря 10 Т-34, 10 Т-60, 9 «Валентайнов» и 3 «Матильды», 140-й танковый батальон 5 декабря имел 4 KB, 4 Т-34, 1 Т-60 и 1 Т-26. 5-я танковая бригада М. Г. Сахно насчитывала 9 танков. Также в отражении удара немцев участвовала 20-я танковая бригада соседней 5-й армии, но она ограничилась ведением огня с места по объекту атаки. Сосредоточение пехоты 18-й стрелковой бригады А. И. Сурченко запоздало. [301] М. Г. Ефремов прислал руководившему действиями двух танковых батальонов начальнику автобронетанковых войск 33-й армии генерал-майору М. П. Сафиру записку: «Михаил Павлович! Подожди до подхода пехоты». На всякий случай уточню: в распоряжении М. П. Сафира были танковые батальоны, не имевшие в отличие от танковых бригад своей мотопехоты.
Что в этой ситуации делает Сафир? Угадали: он плюет с высокой колокольни на указания командующего армией и атакует, не дождавшись пехоты. Это не его уровня решение, такие вопросы может решать только руководитель операции. Хотя бы потому, что владеет более развернутой картиной обстановки и может иметь свои виды на дальнейшее использование танковых частей. То, что атака подчиненных М. П. Сафиру частей не обернулась их избиением, есть следствие удачи и истощения наступательного порыва немцев к началу декабря 1941 г. Аналогичные атаки без поддержки пехоты, как правило, заканчивались летом и осенью 1941 г. крайне печально. Увещевать, вежливо по имени-отчеству просить о чем-то здесь смерти подобно. В глазах решившего выкинуть фортель подчиненного должна сразу вставать жуткая картина выкатывающегося из ЗИС-101 начальника с озверевшими глазами и чем-нибудь тяжелым и длинным в руке. В крайнем случае возникать звон в ушах и заливаться краской лицо в предвкушении «мужского» телефонного разговора. «Инициативу» М. П. Сафир понял как возможность проигнорировать прямые и недвусмысленные указания М. Г. Ефремова и как возможность нарушить азы тактики танковых войск, многократно повторенные в приказах. То, что обошлось без катастрофы, в общем- то, было большой удачей группы Сафира. Немцами было заявлено об уничтожении восьми танков Т-34, одного KB и двух «10-тонных танков». Как 10-тонный танк могли [302] быть интерпретированы Т-60 или, менее вероятно, «Валентайны». Группа М. П. Сафира признавала потерю одного танка безвозвратно и три – подбитыми и вскоре восстановленными. Впрочем, не был достигнут Сафиром и решительный результат сражения: прорвавшиеся боевая группа немцев не была окружена и уничтожена, а отступила.
Г. К. Жуков умел находить аргументы для таких «инициативных» людей, как М. П. Сафир. Так, в ответ на жалобу командующего 49-й армией на начальника по автобронетанковым войскам он отвечает: «Его надо лупить, он такой человек. Он у меня был помощником на Халхин-Голе по снабжению. Когда его лупят, он работает. Характер у него такой»{138}. Четко, до рефлексов: «не выполнил приказа – получил в лоб». Есть у меня подозрение, что на Халхин-Голе указанный персонаж действовал без нареканий. Также у меня нет никаких сомнений, что, окажись на посту командующего 33-й армией сам Г. К. Жуков, он бы нашел способ заставить подчиненных беспрекословно исполнять его простейшие указания. А у М. Г. Ефремова такие проблемы носили, похоже, системный характер.
Генерал М. Г. Ефремов был неплохим человеком, но он был слишком интеллигентен для жестокой и бескомпромиссной войны XX столетия. Здесь нелишне вспомнить о том, что я писал в предисловии: об умении полководца проводить свои решения в жизнь (и жестко наказывать неповиновение) и держаться выбранной линии без вносящих хаос метаний. В разговоре об М. Г. Ефремове вспоминается еще один интеллигент от военного дела, участие которого в войне породило почти катастрофические последствия. Это Мольтке-младший, [303] возглавлявший германскую армию в сражении на Марне в самом начале Первой мировой войны. Он вырос в военной семье, будучи племянником легендарного Мольтке, получил блестящее военное образование. Однако круг интересов его ума и сердца, как ни странно, имел мало общего с военным делом. Это хорошо видно по его письмам к жене, которые она опубликовала уже после его смерти с целью оправдать обвиненного в неудачах германской армии мужа. Мольтке целыми днями рисовал или играл на виолончели. «Устроил себе мастерскую художника, – извещает он жену, – пишу пейзаж. Много занимаюсь также виолончелью. Живу для искусства…» Мольтке часто писал в поэтическом стиле: «Вокруг меня царит ночная тишина. Сон на фетровых крыльях опустился на город, прекратив шум дня. Мирную тихую улыбку вызовет он на лицах бедняков и несчастных, которых несколько часов тому назад угнетали нищета и невзгоды…» Конечно, военачальник может допускать в быту какие-то чудачества, но «жизнь для искусства» и «фетровые крылья» сна – это уже что-то из ряда вон выходящее. Это, может быть простительно приват- доценту или рантье, но никак не высокопоставленному военачальнику.
Нет ничего удивительного, что в решительный момент сражения на Марне в августе 1914 г. Мольтке-младший впал в глубокий пессимизм и фактически отстранился от руководства войсками. Чаще всего он просто соглашался с предложенными командующими подчиненных ему армий решениями. Итог всего этого был печальным: Париж, который французы всерьез собирались сдавать уже в конце августа 1914 г., устоял, произошло «чудо на Марне». Уже 13 сентября 1914 г. состоялся нелицеприятный разговор Мольтке с кайзером Вильгельмом II, в ходе которого Мольтке был смещен, оставив свой пост генералу Фалькенгайну. Последний [304] прославился одной из первых позиционных «мясорубок», получившей его имя. Но основу для «мясорубок» заложила именно вялость и нерешительность Мольке-младшего.
У меня сложилось впечатление, что сфера умственных интересов генерала М. Г. Ефремова, как и Мольтке-младшего, также лежала где-то вне плоскости военного дела. Его выступление на совещании командного состава Красной армии в декабре 1940 г. довольно шаблонно, как говорил персонаж известного кинофильма, «космические корабли, бороздящие Большой театр». Дошло до того, что из президиума ему с досадой бросили: «Скажите по-русски, прямо, какие результаты есть и что вы хотите сделать?» Его выступление явно слабее как пространного и эмоционального выступления И. С. Конева, так и короткого, но делового и изобилующего конкретными примерами выступления А. А. Власова. С некоторым оживлением Ефремов, пожалуй, говорил об изучении математики. Лихие времена революций и давление военных кланов (как это было в случае Мольтке) часто заносят в армию людей, которые могли бы куда результативнее реализовать себя в какой- либо другой сфере человеческой деятельности.
Теперь попробуем разобраться с ролью «жертвы ужасных приказов скудоумного Жукова», которую пытаются отвести М. Г. Ефремову. Вполне осмысленное объяснение своего замысла в отношении 33-й армии и 1-го гв. кавалерийского корпуса Г. К. Жуков дал в авторской редакции «Воспоминаний и размышлений» в главе о битве за Москву: «Отсутствие сплошного фронта дало нам основание считать, что у немцев нет на этом направлении достаточных сил, чтобы надежно оборонять город Вязьму. В этой обстановке и было принято решение: пока противник не подтянул сюда резервы, захватить с ходу город Вязьму, с падением которого рушился [305] здесь весь оборонительный порядок немецких войск»{139}. Т.е. идея была в том, чтобы пусть слабыми силами, но прорваться к Вязьме и захватить этот узел коммуникаций. Однако немецкое командование сумело предугадать и упредить этот ход и сосредоточило именно в районе Вязьмы силы двух танковых дивизий. Немцы были хорошими игроками, и некоторые ходы советского командования у них получалось угадывать и своевременно парировать.
Конечно, нельзя не согласиться с тем, что план Г. К. Жукова был рискованным. Бросок на Вязьму не только кавалеристов, но и пехотинцев с отрывом от тылов был ходом нетривиальным и требовавшим решительных и быстрых действий по восстановлению коммуникаций прорвавшихся к Вязьме соединений. Но сам факт того, что немцы сняли с фронта две танковые дивизии и поставили их под Вязьму, отнюдь не свидетельствует об идиотизме принятого Жуковым решения. Грамотным военачальникам оно напрашивалось само собой, и обе стороны сделали ходы в одинаковом направлении: штаб Западного фронта бросил на Вязьму свободные силы в разрыв фронта, а немцы высвободившиеся в результате отступления 4-й танковой армии соединения использовали для обороны города.
В середине января 1942 г., еще не зная о принятых немцами мерах, Г. К. Жуков ищет, кого можно бросить вперед для броска на Вязьму. В тот момент кавкорпус П. А. Белова еще мечется перед Варшавским шоссе южнее Юхнова, пытаясь его преодолеть. Не имея крупных резервов, он решается снять одну армию из центра построения войск фронта и отправить ее в разрыв фронта на Вязьму. В результате 17 января М. Г. Ефремов получает приказ следующего содержания: [306]
