Зонненкамп подошел к туалету и скорее машинально, чем с сознательным намерением, взял в руки щетку.

— Посмотри, Курт, — вдруг проговорил он, — мои глаза немного слабы, можешь ты прочесть слова, которые такими мелкими буквами отпечатаны на ручке?

Фон Редвиц несколько минут пристально рассматривал буквы и затем ответил:

— Эти надписи не более как название фирмы, у которой была куплена эта щетка.

— Совершенно верно, — проговорил франкфуртский коммерсант, — это-то и я уже видел, но не удивляет ли тебя название этой фирмы?

— Нет.

— Ну, а меня заставляет задуматься эта фирма на щетке какого-то тешеньского парикмахера. Я прочел на этой же щетке и название города. В нем живет одна личность, питающая ко мне враждебные чувства: она самый для меня близкий человек и в то же время мой самый непримиримый и смертельный враг. Посмотри, щетка изготовлена у Роберта Траутветера, в Потсдаме.

Затем Зонненкамп поспешно подошел к горничной.

— Как имя парикмахера, причесывавшего мою дочь?

— Я этого не знаю, господин Зонненкамп, — ответила девушка. — Барышня рассказывала, — когда мы надевали ей подвенечное платье, — что к ней приходил молодой человек из Тешеня, настоятельно просивший позволить ему причесать ее; он умолял и клялся, что вся его жизнь зависит от ее согласия.

— Назвала вам моя дочь имя парикмахера?

— Нет, потому что и сама не знала его. По описанию, которое барышня сделала мне, я не могу припомнить никого в Тешене, а я ведь местная жительница и знаю почти каждого человека в городе, и когда я…

— Боже Всемогущий! Что это такое?.. Что это должно означать?

Эти слова сорвались с дрожащих губ молодого майора, а когда Зонненкамп обернулся, то увидел Редвица, державшего дрожащими руками миртовый венок, тот самый, который лежал на туалете.

— Что такое? — спросил франкфуртский коммерсант. — Чего ты так дрожишь? Ты бледен, и голос изменяет тебе?

— Отец… — проговорил Курт Редвиц, и его лицо еще более побледнело, — отец, моя Гунда… моя горячо любимая Гунда… над ней совершено преступление…

— Преступление? Избави Боже!

— И однако это так. Иначе быть не может, — проговорил безнадежно молодой майор. — Рассмотри этот новый миртовый венок; не правда ли, снаружи ты видишь самые невинные цветы и нежные листики — венок, предназначенный для украшения головки невесты?

— Совершенно верно, сын мой! — воскликнул Зонненкамп, которого, возрастающее возбуждение зятя пугало больше, чем его слова. — Совершенно верно, это свадебный венок, как всякий другой.

— О, нет, отец! — воскликнул взволнованный молодой человек. — Этот венок не что иное, как самая страшная адская машина, какую только мог придумать гнусный изобретатель, чтобы сделать свою жертву беззащитной.

— Адская машина — этот венок?

— Да, да! — горячо продолжал Редвиц. — Смотрите сюда: под цветами находятся три острых, крошечных шприца, такие маленькие, что с первого взгляда их нельзя даже заметить; внутри их проходят пустые канальчики, и уже один запах, распространяемый ими, доказывает, что они были наполнены усыпляющей жидкостью, — я сам чувствую какую-то усталость с тех пор, как рассматриваю венок. От него идет отвратительный, сладкий запах.

Зонненкамп стоял как громом пораженный. Затем он вздрогнул, черты лица его перекосились, как будто с ним начинался удар. Глаза налились кровью, лицо посинело, точно вся кровь прилила к мозгу.

— Это она, — с трудом проговорил он сквозь зубы, — это дело ее рук. Аделина Барберини должна была находиться недавно в этой комнате, потому что только она одна могла придумать такое коварное преступление и с такой дерзостью исполнить его.

— С какой целью? — воскликнул Редвиц, и крупные слезы потекли по его щекам.

— С какой целью? О, сын мой, ты еще не знаешь всего! Ты еще не знаешь всех наших семейных тайн. До сих пор мне не хотелось отягощать ими твою чистую душу.

— Но теперь это должно быть выяснено. Я так несчастен, что открытие этих тайн не может сделать меня еще несчастнее.

— Вы можете удалиться, — обратился Зонненкамп к горничной, — но я требую, чтобы вы держали язык за зубами и не болтали о том, что видели и слышали здесь.

Девушка удалилась. Едва она успела затворить за собой дверь, как Зонненкамп бросился к Редвицу и, рыдая, прижал его к груди.

— О, бедный, бедный сын мой! — воскликнул он. — Знаю, что и твое сердце я теперь растерзаю своим рассказом. Но лучше, если ты узнаешь всю правду. Может быть мы еще спасем ее, если сейчас же примемся за дело. Итак, слушай! Вскоре после рождения Гунды жена моя, такая красавица, что я не могу описать тебе этого в нескольких словах, рассталась со мной. Она тайно покинула меня и только что родившегося ребенка. Не спрашивай, какими мотивами она объяснила свой поступок. Об этом я ничего не могу сказать, потому что и для меня самого до сих пор тайна, что удалило ее от меня. Долгие годы она пропадала. Я считал ее мертвой. Только недавно я узнал, что она превратилась в знаменитую танцовщицу Аделину Барберини, которая пользуется высоким благоволением короля Фридриха; вместе с тем я также знаю, что она — верный друг Марии Терезии и, по разным причинам, всеми средствами, какие только можно себе вообразить, помогает делу австрийской императрицы. Я предупреждал об этом короля, но он не хочет меня слушать и слепо доверяет Барберини. Моя жена уже однажды пробовала отнять у меня Гунду, надеясь с ее помощью оказывать на меня давление. Она всеми силами стремится перетянуть меня на сторону австрийцев, между тем как я состою деятельным агентом прусского короля. Случай, который я благословляю от всего сердца, вернул мне Гунду. Теперь ее мать, этот дьявол в юбке, по-видимому, делает новую попытку разлучить меня с дочерью и подчинить ее своей власти.

— Так значит…

Редвиц едва мог произнести слово, он дрожал так сильно, что Зонненкамп должен был поддержать его.

— Так ты думаешь, отец, что Гунда похищена?

— Похищена ее собственной матерью.

Несколько минут оба стояли подавленные горем, не имея сил произнести ни слова. Вдруг Курт вскрикнул, ударив себя кулаком по лбу:

— О, я дурак, о, слепой дурак, я допустил провести себя такой нескладной ложью! О, отец, я ведь так близко стоял от Гунды… стоило только руку протянуть, чтобы спасти ее… И я этого не сделал!

— Объяснись понятнее, сын мой.

— Помнишь ли ты крестьянина, который четверть часа назад спустился с лестницы и прошел мимо нас?

— Ты говоришь о том, который нес мешок с картофелем и овощами?

— Да, о нем. Ты помнишь, что он спустился именно с этого этажа, и не знаю, заметил ли ты, но я слышал совершенно ясно, как в мешке раздался тихий стон. Я спросил у него объяснения, и он рассказал, что кроме зелени в мешке находились еще кролики. Теперь я знаю, что с такой наглостью пронес мимо нас этот негодяй. Это была Гунда, которую усыпили и таким способом вынесли из дому.

Зонненкамп прошелся крупными шагами. Пот выступил у него на лбу, и в комнате слышалось вырывавшееся из груди его тяжелое и прерывистое дыхание. Вдруг он остановился и произнес решительным голосом;

— Ну, сын мой, мы не должны терять ни одной минуты. Нам следует приняться за розыски этого человека, который, без сомнения, соучастник Аделины Барберини и еще не мог покинуть города. Четверть часа даст ему, конечно, большое преимущество; но я сделаю все, что только возможно, чтобы спасти мою дочь.

Зонненкамп сделал знак Редвицу следовать за ним.

— Куда ты спешишь, отец?